Как религиозный философ, Симона Вейль не могла обойти стороной сострадание. Однако её концепция сострадания значительно глубже: Вейль призывает не просто чувствовать то, что чувствует другой человек, и помогать ему просто чтобы успокоить свою совесть, а потом тотчас же забыть о нём — она требует превзойти собственное Я и полностью посвятить себя Другому.
Цель — научиться видеть мир таким, какой он есть.
Айрис Мёрдок
Откажитесь быть соучастником. Не лгите — не закрывайте глаза.
Симона Вейль
Обосновавшись в Марселе в конце весны 1941 года, Вейль начала посещать встречи полуподпольного Общества философских исследований, группы интеллектуалов и академиков, основанной промышленником Гастоном Берже. Тогда же она убедила своего друга, поэта Жана Тортеля, помочь ей установить контакт с местной ячейкой Сопротивления. Хоть он и сомневался в том, что Вейль была способна не только на слова, Тортель не мог не выполнить её просьбу. Несколькими годами позже он вспоминал, что Вейль могла быть «довольно грозной и пугающей». Это касалось прежде всего её взгляда: «Сквозь свои очки она смотрела на вас (когда снисходила до этого) … так пристально и с такой пытливостью, какой я не встречал ни у кого другого». Её взгляд, признавался Тортель, «было невозможно вынести. В её присутствии невозможно было лгать».
Такое описание сообщает нам о том, что Вейль видела — а, точнее, читала — мир так, как не могли другие. Вскоре после присоединения к кружку Берже она написала короткое «Эссе о понятии чтения». В этом так и не опубликованном при её жизни эссе Вейль утверждает, что мы читаем (т.е. интерпретируем) реальность через призму смысла. Эта призма своя у каждого человека. Вот почему «мы можем бесконечно спорить об окружающей действительности; то, что мы называем действительеостью, — это воспринимаемые нами смыслы». Вейль приводит в пример двух женщин, которые держат практические одинаковые на вид письма, сообщающие о смерти их сыновей. «Первая видит письмо и падает в обморок; её глаза, её рот и её движения больше никогда не будут такими же, как прежде, до самой смерти. Вторая же не выдаёт эмоций; выражение её лица и положение её тела не меняются».
Мы понимаем, чем объясняется настолько разная реакция, лишь когда узнаём, что первая женщина умеет читать, а вторая — нет.
Вейль продолжает: «Не чувство, а смысл поразил ум первой женщины вопреки её воле … Как будто боль содержалась в самом письме и, вырвавшись из конверта, бросилась в лицо читающего письмо человека». Текстура бумаги и цвет чернил не имеют никакого значения. «Взору представляется» сама боль. Другими словами, влияние этого смысла объективно, а не субъективно, и проистекает не из внутреннего мира женщины, а из окружающего мира. Оно реально как удар кулаком в лицо. Однако мы также знаем, что смысл письма и его висцеральная сила зависят от конкретной женщины. Чтобы оставаться невозмутимой, ей необязательно быть неграмотной; достаточно лишь не быть матерью мёртвого ребёнка.
Чтение для Вейль применимо не только к буквам на бумаге, а распространяется на весь мир. В своём эссе она рассматривает знакомую каждому зрительную иллюзию, когда мы принимаем некий объект за что-то другое. Например, бредя ночью по пустой дороге, она видит в стороне угрожающего на вид человека; однако, подойдя ближе, понимает, что это вовсе не человек, а дерево. Эта иллюзия и её разоблачение, утверждает Вейль, — это не два события, а одно: «Присутствие человека проникло в мою душу через мои глаза; затем, также внезапно — присутствие дерева». Изменился, конечно же, не мир, а наша интерпретация мира. Тем не менее, неверная интерпретация поразила Вейль так, как будто была реальностью. В её интерпретации окружающего мира человек был настолько же реален, как смерть сына в прочтённом матерью письме.
Мир полон подобных смыслов, которые, обуславливают наши убеждения и наши поступки. Они имеют такую силу, что, пишет Вейль, «моя душа перестаёт мне принадлежать». Риск потерять душу при интерпретации мира особенно высок в моменты потрясений. В политически поляризованном обществе когда мы видим представителя противоположного лагеря, то не проводим различия между этим человеком и нашей ненавистью — для нас это одно и то же.
Во время войны нам кажется, что люди по другую сторону заслуживают смерти; в мирные же времена мы убеждены, что те же самые люди заслуживают если не уважения, то по крайней мере снисхождения.
Из-за силы этих интерпретаций они «кажутся единственно верным и возможным способом смотреть на вещи; все остальные представляются ошибочными».
Мы интерпретируем мир не с олимпийской отрешённостью, а с человеческой вовлечённостью. По мнению Вейль, попытки дистанцироваться при интерпретации мира настолько же тщетны, как чтение «Критики практического разума» Канта для того, кто погряз в долгах. То, как мы интерпретируем мир, зависит от нашего морального, социального, политического и экономического положения в нём. А мир, конечно же, таков, каким его делает человек.
Взгляд Вейль на интерпретацию кардинально отличается от большинства философских концепций. Мы привыкли считать, что чувственное восприятие при формировании нашей картины мира предшествует ценностям, тогда как Вейль утверждает, что они накладываются друг на друга. Питер Уинч пишет: «Наши понятия, которые придают миру форму, не имеют смысла кроме как понятия, придуманные существами, имеющими общие ценности и устремления». Данный подход, в котором эпистемология — это этика, выбивает почву из-под ног у тех, кто нуждается в нерушимых законах.
Интерпретации мира могут отличаться настолько же, насколько отличаются друг от друга языки, на которых они выражены.
Существует ли верная интерпретация? Существует ли центр, «из которого можно увидеть все возможные интерпретации (и взаимосвязи между ними) и нашу собственную как одну из них»? Вейль предлагает нам «перенестись в этот центр мысли, относительно которого другой человек интерпретирует ценности». Вейль точно не знает, где именно находится этот центр, однако настаивает, что перенестись в него можно при помощи «внимания».
«Все знают, что такое внимание», — пишет Уильям Джеймс в «Принципах психологии», после чего объясняет, что «это овладение умом одним из нескольких одновременно возможных объектов или цепочек мыслей в ясной и яркой форме. Фокусировка, концентрация сознания — его суть. Это означает отказ от каких-то вещей, чтобы эффективно заниматься другими».
Вейль не согласилась бы с тем, что внимание требует концентрации сознания на определённом объекте. Для неё подобная напряжённость ума противоположна вниманию.
Указания на то, как она понимала внимание, предоставляет её преподавательская деятельность. Например, Анна Рейно, которая была одной из её студенток в Роане в 1933 году, вспоминала, что Вейль часто проводила занятия в саду под высоким кедром, где они вместе «искали вопросы в геометрии». Это очень показательная формулировка. Вместо того, чтобы находить ответы, студенты искали вопросы. Вейль делала акцент на размышлении, а не на решении. Также показательно, что Вейль никогда не диктовала конспекты и отказывалась ставить оценки. Причиной было не безразличие, а иное представление о внимании.
Когда Вейль ожидала получения американской визы в Марселе, она изложила свои идеи об обучении вниманию Жозефу-Мари Перрену. В конце весны 1941 года Вейль обратилась к почти ослепшему на тот момент священнику-доминиканцу с просьбой обратить её в католицизм. Перрен охотно согласился. Их первая встреча состоялась 7 июня 1941 года в доминиканском монастыре Марселя. Прежде чем отправиться в Нью-Йорк в мае следующего года, Вейль ещё несколько раз встречалась с Перреном для обсуждения теологических вопросов, препятствовавших её обращению. Их общение, уже в письменной форме, продолжилось после отъезда Вейль.
Незадолго до отъезда Вейль отправила Перрену эссе, озаглавленное «Рассуждения о правильном использовании школьного образования с целью пробуждения любви к Богу».
По мнению Вейль, внимание — это единственное, чему нужно учить детей в школах.
Как она понимала внимание? Обычно, обращая внимание на кого-то или что-то, мы делаем, как говорит Вейль, «мышечное усилие»: наши глаза фиксируются на объекте и всё наше тело наклоняется в его сторону. Этот вид внимания распространён в кабинетах психотерапевтов, бизнес-школах и похоронных бюро. Это перформативный, а не рефлексивный акт.
Для Вейль же внимание — это «негативное усилие»; оно требует сохранять неподвижность, а не склоняться. Объектом внимания этого рода может быть математическая задача, текст или вопрос. Находим ли мы ответ или нет, второстепенно. Путь настолько же важен, как пункт назначения — если не важнее. «Не имеет значения, удаётся ли нам найти решение или понять доказательство. Важно лишь изо всех сил стараться это сделать. Подлинное усилие внимания никогда не пропадает зря». Презирая практики вроде заучивания на память и надиктовывания, навязывающие студентам «правильные ответы», она осознавала, что практики, которым она пыталась научить студентов, были чужды школам того времени (и преимущественно остаются таковыми сегодня).
Но действительно ли всё так просто, и важен лишь путь, а не пункт назначения? Вейль объясняет: делая акцент на пути, мы в итоге придём к чему-то более важному, чем изначальный пункт назначения. Даже если после часа размышлений мы по-прежнему не сможем найти решение геометрической задачи, мы всё равно войдём в «иное, более таинственное измерение». Это моральное измерение: место, где при помощи акта внимания мы проникаем в подлинную тайну — жизни других людей.
Внимание по Вейль требует не напряжения мышц, а подавления желаний; поворачиваясь лицом к другому человеку, мы отворачиваемся от ограничивающего нас собственного Я.
Благодаря приостановке мышления, говорит она, мы становимся «пустыми и готовыми к проникновению объекта». Внимание подразумевает не поиск, а ожидание; не концентрацию, а расширение сознания.
Вейль говорит: «Способность удостаивать вниманием страдающего — это очень редкая и сложная вещь; это почти чудо … Большинство из тех, кто считает, будто обладает этим качеством, заблуждаются». Обращать внимание на другого человека означает нечто гораздо большее, чем просто думать или чувствовать, как этот человек. Как отмечает Вейль, жалость отличается от сострадания тем, что «заключается в стремлении помочь кому-то в беде — либо чтобы больше не было необходимости о нём думать, либо ради удовольствия от осознания пропасти между его положением и своим собственным».
Сострадание же означает настолько полное отождествление себя со страдающим человеком, что мы кормим его по той же причине, что кормим себя: потому что мы оба голодны. Вот что значит по-настоящему обращать внимание. Мы не можем понять молоток просто рассматривая его, говорил Мартин Хайдеггер. Понимание приходит, когда мы берём его в руки и начинаем им пользоваться. Вейль говорит: «Мы не можем понять другого человека просто смотря на него, думая о нём или сочувствуя ему. Понимание приходит, когда мы отбрасываем своё Я и позволяем другому человеку занять всё наше внимание».
На первый взгляд, этот поход очень похож на медитацию или майндфулнес, которые последнее время приобрели популярность в университетах. Однако Вейль не призывает нас заглядывать внутрь себя и размышлять о содержании нашего сознания. Осознавать своё сознание — это исходная точка, а не точка назначения. «Предельное внимание подобно бессознательному состоянию», утверждает Вейль. Это состояние, подразумевающее не определённую деятельность или точку зрения, а принятие мира.
Когда мы переводим текст с иностранного языка, говорит Вейль, мы не пытаемся ничего к нему добавить. Таким должен быть и подход к миру.
Подобного состояния ума трудно достичь. И ещё труднее его оценить. Рейно не удивилась бы, узнав, что несколькими годами позже её бывшая учительница заявила, что студенты должны «трудиться без стремления заслужить хорошую оценку, сдать экзамен или получить медаль; без учёта своих естественных наклонностей и способностей; прикладывая одинаковые усилия при выполнении всех заданий, понимая, что каждое из них поможет им развить навык внимания … Каждый раз, когда человек делает усилие внимания с целью познать истину, он приближается к её постижению, даже если его усилие не приносит видимого результата».
Подход Вейль ко вниманию сравнивали с vita contemplativa древних мыслителей —от Платона до Августина. Однако данное сравнение может вводить в заблуждение, поскольку мы привыкли отождествлять созерцательную жизнь с пассивной жизнью, отказом от вовлечённости в мирские дела.
Внимание по Вейль ведёт в самую гущу жизни.
Можно ли рассматривать акт внимания в качестве духовного упражнения? Знаменитый историк античной философии Пьер Адо утверждал, что философия уже не та, что раньше, в античности. Вместо создания абстрактных логических систем для объяснения мира античные философы предлагали различные практики (которые Адо называет «духовными упражнениями»), направленные на то, чтобы изменить взгляд человека на мир, а значит и самого человека. Присоединяясь к фиолософской школе — эпикурейцам или стоикам, платоникам или перипатетикам — адепты стремились овладеть не физикой или метафизикой, этикой или логикой, а самими собой. Решение о присоединении к той или иной школе было не рациональным, а экзистенциальным выбором. Целью античной философии было не информировать, а формировать человека.
Адо рассматривает «Наедине с собой» Марка Аврелия как серию размышлений и упражнений, имевших целью удерживать его на узком и прямом пути стоика. Что касается дневников Вейль, то они служили нескольким целям. Большая часть записей относятся к последним годам её жизни. На годы изгнания, с 1940 по 1943, приходится 9/10 записей. Более того, в этот тревожный период Вейль часто вырывала и меняла местами страницы или писала по вертикали. Есть много записей на санскрите, греческом и латыни, а также математических уравнений и диаграмм.
Однако не в меньшей степени бросается в глаза и то, чего на этих страницах нет. Вейль не собиралась публиковать свои дневники; тем не менее, она почти не упоминает ни о событиях из своей личной жизни, ни о политических событиях. Если бы дневники сегодня прочитал кто-то, совершенно не знакомый с историей ХХ века, то ничего бы из них не почерпнул. То же самое можно сказать и о книге Марка Аврелия, в которой история Рима и решения правившего ей человека вынесены за скобки. Целью «Наедине с собой», как и целью дневников Вейль, было улучшить себя, а не мир. В этом смысле Вейль разделяет методы и цели Марка Аврелия: она ведёт учёт своим духовным упражнениям, критикует себя за недостижение целей или непонимание и повторяет: «При каждом ударе судьбы, каждом страдании, говорите себе: "Я работаю над собой"».
В одной из самых ранних записей, сделанной в 1933 или 1934 году, во время преподавания в Роане, она заявляет: «В 25 лет пора раз и навсегда покончить с детством». Она составляет «список соблазнов (для чтения каждым утром)».
Главным соблазном Вейль — которая в то время в будние дни преподавала в лицее, а в выходные отправлялась в Сент-Этьен преподавать рабочим, и постоянно писала в анархо-синдикалистские газеты — называет праздность.
Это свидетельсвтует о её стремлении постоянно менять мир к лучшему. «Никогда не поддавайся течению времени», «позволяй себе лишь те чувства, которые действительно необходимы для выполнения задачи или для вдохновения», — пишет она. Она даже цитирует Марка Аврелия: «Человек, считающий, что им управляют капризы природы, — раб; человек, который знает, что им управляет природа, подчиняющаяся строгим законам, — гражданин мира».
«Что важно (для свободы), так это чтобы работа выполнялась систематически», — пишет Вейль. Она снова и снова делает акцент на неумолимости времени и важности постоянства. «Никогда не откладывайте на неопределённое время, только на строго очерченный период. Старайтесь выполнять даже когда это невозможно (головные боли…). Упражнения: решить сделать что-либо, не имеет значения что, и сделать строго в назначенный срок».
Систематические упражнения были особенно важны для Вейль в том, что касалось внимания. Чтобы видеть мир таким, какой он есть, необходимо много практиковаться, отчасти потому что наблюдающий должен преодолеть свои эгоистические побуждения. Это особенно верно при созерцании несчастья. «Созерцать то, что созерцать невыносимо (страдания другого человека), не убегая прочь, и созерцать объект желания, не приближаясь к нему — это прекрасно», — пишет Вейль. Возвращаясь к этой теме через несколько страниц, она отмечает, что истинное созерцание позволяет видеть других людей «относительно их самих, а не относительно себя».
Как и в случае с любыми упражнениями, имеющими целью подготовить и укрепить нас, упражнения на внимание должны подразумевать преодоление препятствий. Это как полоса препятствий, только препятствия в данном случае — это другие люди (которых мы всю свою жизнь учились не замечать).
Когда мы сталкиваемся с этими препятствиями, наша первая реакция — смотреть сквозь них. Но мы должны видеть их так, как они видят сами себя: не как средство, а как цель.
Тогда мы понимаем, что есть действия, которые не могут быть совершены, потому что препятствия — это люди. В своём эссе об «Илиаде» Вейль пишет, что Ахилл глядел сквозь Приама, который пришёл молить его вернуть тело Гектора. Лишь когда Ахилл представляет себе собственного отца, Пелея, который тоже однажды будет оплакивать смерть сына, он больше не в силах отрицать человечность Приама. Он даёт старику пищу и кров — то есть, в полной мере видит его — и они плачут вместе. Простые смертные, утверждает Вейль в другом эссе, ничем от них не отличаются: «Всё в поле действия, что не является препятствием, — как, например, люди, не имеющие силы сказать "нет", — прозрачно для мысли, как стеклянный стакан для взгляда. Оно не может задержать нашу мысль, так же как наши глаза не могут видеть стакан». Надлежащая практика внимания позволяет человеку видеть, а не смотреть сквозь вещи.
Внимание — это «редчайшая и чистейшая форма великодушия», — утверждает Вейль. Забывать о собственном Я и поворачиваться лицом к миру; освобождать место для других, отодвигая самого себя на задний план — вот что такое подлинное внимание. Внимание подразумевает ожидание — но не для того, чтобы мир увидел нас, а чтобы мы увидели мир. Мы занимаем место в зале ожидания мира, забываем о своих собственных целях и открываем себя для целей других людей. Уделяя внимание миру, мы испытываем чувство благоговения (как в светском, так и в религиозном смысле), которое возникает, когда мы сталкиваемся с чем-то большим, чем мы сами; а за ним следует смирение. Внимание — это осознание, что есть нечто большее, чем я; это одновременно и причина, и следствие, как пишет Айрис Мёрдок, «мучительного осознания, что реальны не только мы сами».
Иногда трудно признать, что даже власть имущие реальны. В своём эссе о правильном использовании школьного образования Вейль упоминает легенду о Граале. Святыню охраняет страдающий от тяжкого недуга король. Он отдаст чашу Грааля тому, кто вместо того, чтобы просить о святыне, спросит короля: «Что происходит в твоей жизни?». Этот ищущий не помещает короля в категорию «несчастных», а видит его «как человека, как одного из нас, который был отмечен печатью несчастья». Вот почему «мы должны уметь смотреть на него надлежащим образом» — то есть, внимательно.
©Robert Zaretsky
Это сокращённая версия книги. Оригинал можно почитать тут.
Commenti