После знакомства с обстоятельствами зарождения детства и его нелёгким путём сквозь века, пришло время взглянуть на представление о детстве в его современном виде и познакомиться с четырьмя его крёстными отцами. Но прежде — ещё одно, последнее испытание.
Прежде чем перейти к тем переменам в нашем символическом мире, которые привели к упадку детства, необходимо кратко рассмотреть путь, который проделало детство начиная с XVII века.
Ошибочно полагать, что детство возникло в готовом виде с появлением печатного станка Гутенберга или школьного класса. Как я надеюсь мне удалось показать, эти явления действительно сыграли ключевую роль в формировании детства, но, как и любая другая идея, понятие детства имело разное значение для разных людей в разные эпохи. По мере того, как каждая страна пыталась осмыслить детство и интегрировать его в свою культуру, оно приобретало особые черты под влиянием местной экономической, религиозной и интеллектуальной среды. В одних случаях понятие детства расширялось; в других — пренебрегалось. Но оно никогда не исчезало полностью, хотя временами бывало на грани.
Начавшаяся в XVIII веке индустриализация была постоянным и грозным врагом детства. В Англии грамотность, школьное образование и концепция детства развивались быстрыми темпами вплоть до конца XVII века. Но с ростом крупных промышленных городов и потребности в рабочих руках для фабрик и шахт, особая природа детей отошла на задний план, а на первый вышла их полезность в качестве дешёвой рабочей силы. «Одним из следствий промышленного капитализма, — пишет Лоуренс Стоун, — стало усиление в школах акцента на дисциплине и наказаниях, которые имели целью сломать волю ребёнка и приучить его к монотонной работе на фабрике». И это если ребёнку посчастливилось вообще ходить в школу.
На протяжении XVIII и отчасти XIX века, английское общество особенно безжалостно обходилось с детьми бедняков, используя их для построения английской индустриальной машины.
«Я прихожу в четыре часа, иногда в полтретьего утра, а ухожу в пять или в полшестого. В шахте нет света, и мне страшно. Если рядом есть свет, иногда я пою, но только не в темноте. В темноте я не смею петь» — так описывала свою ежедневную работу в шахте восьмилетняя Сара Гудер, жившая в середине XIX века. Жалобы детей в итоге привели к принятию закона, запрещающего использовать детей для работы в шахтах — но только детей младше десяти лет.
Немного ранее, в 1814 году, был принят закон, который впервые в истории Англии объявил похищение ребёнка преступлением. До этого было противозаконным отбирать у похищенного ребёнка одежду, но не было предусмотрено никакого наказания за само похищение ребёнка или продажу его попрошайкам. В то же время, совершаемые детьми преступления наказывались по всей строгости. В 1780 году дети могли быть осуждены за более чем двести преступлений, которые наказывались повешением. В Норидже семилетняя девочка была повышена за кражу нижней юбки, а после Бунта лорда Гордона несколько детей были публично повешены.
В ходе судебного процесса, состоявшегося в 1761 году, Энн Мартин была признана виновной в том, что выколола глаза детям, с которыми ходила попрошайничать по всей стране. Она была приговорена всего к двум годам заключения в Ньюгетской тюрьме, а если бы дети были её собственными, она скорее всего вовсе бы избежала наказания. Её преступление, как было указано, состояло в нанесении ущерба чужой собственности.
Множество книг (в том числе книги Диккенса) посвящено невзгодам, которые выпали на долю детей бедняков живших в Англии между XVIII и серединой XIX века: работные дома, тюрьмы, текстильные фабрики, шахты, неграмотность, нехватка школ.
Но точно так же, как Террор во Франции не смог уничтожить идею демократии, так и жестокое обращение с детьми из низших классов не смогло уничтожить идею детства.
Причин, по которым детство пережило алчность промышленной Англии, было несколько. Одна из них — это поддержка идеи со стороны среднего и высшего классов. Однажды зародившись, связанные с детством идеи никогда не исчезали; они всего лишь достигли определённых классов позже. И, хотя Англия дорого за это заплатила — например, оставаясь до недавнего времени последним классовым обществом в западном мире, — в итоге детство и всё, что с ним связано, дошло и до низших классов. Начиная с 1840 года начальное образование стало развиваться так стремительно, что к концу XIX века неграмотность была практически преодолена как среди мужчин, так и среди женщин всех классов.
Детство было не из тех идей, которые можно вечно держать в тайне от всех категорий населения. Даже несмотря на все старания среднего и высшего классов, развитие детства в других странах не могло оставаться незаметным. Если в XVII веке идея детства пересекла Ла-Манш и проникла из Англии в континентальную Европу, то в XVIII-XIX веках она пересекла пролив в обратном направлении. Например, к концу XVIII века связь между необразованностью и преступностью среди молодёжи была очевидной для большинства цивилизованных жителей континента. Немец, посетивший Англию в 1824 году, отмечал: «В Англии, где каждый год казнят больше людей, чем в нескольких других странах вместе взятых, живёт больше двух миллионов необразованных людей». В 1833 году журнал «Эдинбургское обозрение» написал, что с точки зрения уровня образованности, Англия находится в самом низу, а Германия на вершине. А если не немцы, то шотландцы, которые к концу XVIII века построили самую развитую систему начальных школ и, возможно, лучшую систему средних школ в Европе. Идея детства легко пересекала национальные границы, иногда задерживаясь в пути, но в итоге всегда продолжая движение. И, хотя местные особенности повлияли на её развитие, ничто не могло заставить её исчезнуть. Во Франции, например, сопротивление грамотности и образованию исходило не от промышленного капитализма, а от иезуитов, которые опасались «протестантизации» своей религии. Но к середине XIX века Франция нагнала Англию по уровню грамотности и развития школьной системы, а значит, и в понимании детства.
Общеевропейская тенденция к гуманизации отчасти объяснялась обострённым чувством ответственности за благополучие детей со стороны правительства. Важно отметить этот факт, поскольку в XVIII-XIX веках, особенно в Англии и среди бедных слоёв населения, взрослые редко проявляли по отношению к детям ту степень любви и заботы, которую мы считаем нормальной сегодня. Возможно, как считал Ллойд деМаус, большинство взрослых были попросту лишены психологического механизма, который бы позволил им испытывать сострадание к детям. Возможно также, что экономический спад ограничивал проявления этих чувств. Как бы там ни было, достоверно известно, что родители обращались со своими детьми не только как со своей частной собственностью, с которой можно было делать всё что угодно, но и как с рабами, чьим благополучием можно было пожертвовать ради благополучия семьи.
В XVIII веке идея о том, что государство имеет право выступать в роли защитника детей, была одновременно радикальной и новаторской.
Решение государства принять на себя такую ответственность можно объяснить влиянием нескольких факторов, среди которых — общеевропейский дух реформ и образования. Не стоит забывать, что XVIII век был веком Гёте, Вольтера, Дидро, Канта, Юма, Гиббона, а также Локка и Руссо. Во Франции иезуиты не могли соперничать с Руссо, а в Англии индустриальная машина не могла противостоять идеям Джона Локка. Интеллектуальный климат XVIII века, прозванного эпохой Просвещения, способствовал развитию и распространению идеи детства.
Локк оказал огромное влияние на развитие детства благодаря своей книге «Мысли о воспитании», опубликованной в 1693 году. Как и Эразм до него, Локк осознавал связь между обучением посредством книг и детством, и предложил метод обучения, который, хотя и признавал ценность детства, всё же уделял большое внимание умственному развитию и развитию способности к самоконтролю. Даже просвещённые взгляды Локка на физическое воспитание имели целью развитие у ребёнка способности логически мыслить. Тело ребёнка должно быть сильным, говорил он, «чтобы оно было способно следовать указаниям разума». Локк также понимал важность стыда для сохранения границ между детством и взрослостью. «Честь и позор, — писал он, — являются самыми могущественными стимулами души, когда она научится ценить их. Если вам удалось научить детей дорожить доброй репутацией и страшиться стыда и позора, вы вложили в них правильное начало».
Но сильнее всего Локк поспособствовал прогрессу детства своей знаменитой идеей, что в момент рождения душа — это чистый лист, tabula rasa. Из этой идеи следовало, что на родителей и учителей (а позже и на правительство) ложится полная ответственность за то, что в итоге будет там записано.
Как и идеи Фрейда о подавлении двести лет спустя, tabula rasa Локка внушила родителям чувство вины за неправильное развитие детей и обеспечила психологические и эпистемологические основания для того, чтобы воспитание детей стало национальным приоритетом.
Вторым великим интеллектуалом XVIII века, оказавшим влияние на идею детства, был, конечно же, Руссо. И хотя я считаю, что Руссо (в отличие от Локка) не совсем понимал, почему возникло детство и как способствовать его прогрессу, он внёс двойной вклад в его развитие. Во-первых, он утверждал, что детство имеет ценность само по себе, а не только как этап на пути к цели. В этом было его кардинальное отличие от Локка, который видел в ребёнке будущего гражданина (и, возможно, купца). Идея Руссо не была абсолютно новой, ведь на то время во Франции уже было распространено определённое почтение к детству. Но писательский талант Руссо и его харизма были настолько блистательными, что большинство его последователей даже отказывались верить в то, что он бросил собственных детей и обрёк их на жизнь в сиротском приюте. Но какими бы ни были недостатки Руссо как человека, его труды пробудили отношение с детству, которое сохраняется до сегодняшнего дня. Справедливо будет сказать, что Фридрих Фрёбель, Иоганн Песталоцци, Мария Монтессори, Жан Пиаже, Арнолд Гезелл и Александр Сазерленд Нилл — это интеллектуальные наследники Руссо.
Вторым вкладом Руссо была идея о том, что интеллектуальная и эмоциональная жизнь ребёнка важна не потому, что знания о ней помогают учить и воспитывать детей, а потому что детство — это этап жизни, когда человек наиболее близок к «естественному состоянию». Руссо ценил это состояние как никто другой, включая даже его интеллектуальных наследников. В «Эмиле», своей знаменитой книге об идеальном воспитании ребёнка, Руссо позволяет читать детям только одну книгу — «Робинзона Крузо», по той простой причине, что эта книга показывает, как человек может жить в «естественной среде».
Одержимость Руссо естественным состоянием и презрение к «ценностям цивилизации» впервые помогли привлечь внимание к положительным детским качествам: спонтанности, чистосердечности, жизнерадостности — которые стали рассматриваться как качества, достойные поощрения.
Великие писатели и поэты романтизма нередко использовали «joie de vivre» детства в качестве темы для своих произведений. Вордсворт, например, в своих стихотворениях изображает взрослых как «падших детей» и прославляет невинность и естественность детства. «Зигфрида» Вагнера часто называют самым возвышенным выражением добродетелей юношества. И не будем забывать, что именно в XVIII веке Томас Гейнсборо создал романтический и обаятельный образ юношества в своей картине «Мальчик в голубом».
Концепция детства, которая перешла из XIX в XX век и пересекла Атлантический океан, состояла из двух течений: локковской, или протестантской, концепции детства, и руссоистской, или романтической, концепции. Согласно протестантскому взгляду, ребёнок — это несформировавшийся человек, который благодаря грамотности, образованию, логическому мышлению, самоконтролю и стыду может стать цивилизованным взрослым. Согласно романтическому взгляду, в улучшении нуждается не ребёнок, а скорее испорченный взрослый. Ребёнок с рождения наделён искренностью, проницательностью, любознательностью и спонтанностью, которые притупляются грамотностью, образованием, логическим мышлением, самоконтролем и стыдом.
Разницу между этими двумя взглядами отчётливо демонстрируют метафоры детства, выбранные Локком и Руссо. Tabula rasa — это книга с чистыми страницами, которые заполняются по мере взросления ребёнка. В этом процессе нет ничего «естественного»; это последовательное, поэтапное развитие. Для Локка, как и для большинства мыслителей XVIII века, детство было тождественно неграмотности, а взрослость определялась владением языком.
Руссо, с другой стороны, писал в «Эмиле», что «растениям дают определённый вид посредством обработки, а людям — посредством воспитания». Здесь ребёнок предстает как дикорастущее растение, которое не развить с помощью книг. Его развитие естественно; всё, что нужно — это просто не вредить ему нездоровыми изобретениями цивилизации.
Для Руссо воспитание состояло в вычитании; для Локка — в добавлении.
Но какими бы ни были различия между этими двумя подходами, их объединяет общая забота о будущем. Локк хотел получить в результате обучения длинную, разнообразную и содержательную книгу; Руссо — здоровый цветок. Об этом важно помнить, так как забота о будущем — это именно то, чего зачастую не хватает в современных подходах к детству.
В Америке в течение большей части XIX века преобладал, конечно же, протестантский взгляд, хотя романтический взгляд также присутствовал. Более того, можно сказать, что величайшая американская книга, «Приключения Гекльберри Финна», опубликованная в 1884 году, отражает именно романтический взгляд, несмотря на несколько неоднозначную концовку. Марк Твен критикует утверждение о том, что дети нуждаются в воспитании и что их личность можно улучшить благодаря «ценностям» общества. Врождённое чувство справедливости и достоинства, изобретательность и психологическая устойчивость, да и просто интерес Гека к жизни — всё это говорило в пользу романтического взгляда на детство. Именно эти качества легли в основу возникшей в годы Гражданской войны общей тенденции к признанию специфики детства. Как показал Лоуренс Кремин в своей книге «Трансформация школы», зачатки прогрессивного образования относятся как раз к этому периоду. В 1857 году, например, была основана Национальная ассоциация образования, а в 1875 году — Нью-Йоркское общество по предотвращению жестокого обращения с детьми (примечательно, что Американское общество по предотвращению жестокого обращения с животными было основано почти на десять лет раньше, в 1866 году).
Я не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто локковский взгляд начал терять популярность. В конце концов, Локк выступал за заботу, внимание к детям и, в первую очередь, языковое развитие. В Америке и Европе идеи Локка до сих пор актуальны не только в школах, но и во всех организациях, имеющих дело с детьми. Однако его взгляд на специфику детства начал ставиться под сомнение. Взгляд на детей как несформировавшихся взрослых, которых необходимо цивилизовать, в целом сохранился, но стали задаваться вопросы о том, как необходимо его применять, чтобы не нанести ущерб детским добродетелям, на которых акцентировали внимание Руссо и романтики. Таким образом, когда в 1890 году было основано Общество по изучению природы ребёнка, среди вопросов, которые поднимались на его съездах, были следующие:
— Необходимо ли приучать детей к безоговорочному послушанию? — Какую степень самостоятельности должны иметь старшие дети? — Страдает ли воображение ребенка от того, что его заставляют безоговорочно принимать факты?
Люди, задававшие эти вопросы, разумеется не были последователями Руссо, но они также не хотели, чтобы процесс воспитания помешал развитию ребенка; другими словами, они понимали, что необходимо уделять внимание как интеллектуальному, так и психологическому развитию.
Так в конце XIX века была подготовлена почва для появления двух людей, чьи труды задали тон рассуждениям о детстве в XX веке. Не лишним будет отметить, что оба выпустили свою самую влиятельную книгу в 1899 году и оба — хотя и каждый по-своему — задавали один и тот же вопрос: как уравновесить требования цивилизации с нуждами ребёнка? Я говорю, конечно же, о «Толковании снов» Зигмунда Фрейда и «Школе и обществе» Джона Дьюи. Обе книги слишком хорошо известны, чтобы вдаваться в детальные описания, но необходимо сказать одно: вместе они являются синтезом того пути, которое проделало детство с XVI века до XX.
Говоря с позиций науки, Фрейд утверждал, что дети наделены сексуальностью, комплексами и инстинктивными побуждениями. Он также утверждал, что на пути к зрелости дети должны подчинить и сублимировать свои инстинктивные желания. Таким образом, Фрейд опровергал идеи Локка и подтверждал идеи Руссо: душа — не tabula rasa; в определённой мере, требования природы необходимо принимать во внимание, иначе могут возникнуть расстройства личности. Но в то же время, Фрейд опровергал идеи Руссо и подтверждал идеи Локка: первый опыт общения ребёнка с родителями играет решающую роль в том, каким человеком он станет, когда вырастет; желания можно контролировать с помощью разума; существование цивилизации невозможно без подавления и сублимации.
Говоря с позиций философии, Дьюи утверждал, что психические нужды ребёнка необходимо рассматривать с точки зрения настоящего, а не будущего. Только так, считал Дьюи, ребёнок может вырасти в активного члена общества.
Фрейд и Дьюи сформулировали базовую парадигму детства, которая формировалась со времён изобретения печатного станка.
Ребёнок стал рассматриваться как школьник, чья индивидуальность должна быть сохранена в процессе воспитания, чьи способности к самоконтролю, отложенному вознаграждению и логическому мышлению должны быть развиты, и чьи знания о мире должны приобретаться под присмотром взрослых. В то же время, признавалось, что ребёнок наделён особым очарованием, любознательностью и энергичностью, которые не должны подавляться, так как это ставит под угрозу достижение взрослости.
Все психологические исследования детства, которые имели место в XX веке — например, исследования Жана Пиаже, Гарри Стека Салливана, Карен Хорни, Джерома Брунера и Лоренца Кольберга — были всего лишь комментариями к базовой парадигме детства. Никто не подвергал сомнению, что дети отличаются от взрослых, что взрослости необходимо достичь, что ответственность за развитие детей лежит на взрослых и что взрослые проявляют свои лучшие качества, заботясь о детях. Ведь не стоит забывать, что современная парадигма детства — это также и современная парадигма взрослости. Наши пожелания относительно будущего ребёнка характеризуют нас самих. В западной цивилизации любой прогресс с точки зрения эмпатии, чувствительности и просто человечности совершался исключительно в рамках развития детства. Четыреста лет истории опровергают слова У.К. Филдса о том, что человек, который не любит детей, не может быть плохим.
©Neil Postman
Оригинал можно почитать тут.
Kommentare