Либерализм — это океан, в котором мы плаваем. Он диктует что мы считаем справедливым и возмутительным, нравственным и аморальным, принципиальным и несущественным, смешным и оскорбительным, какие вопросы задаём и какие цели преследуем. Лучшая иллюстрация того, насколько он влиятелен, утверждает в своей новой книге «Либерализм как образ жизни» (2024) политолог Александр Лефевр, — это то, что мы перестали осознавать его влияние.
Старших преподавателей редко увольняют с работы. Администрации университета часто легче ликвидировать целую кафедру вместе с сотрудниками, создать новую, а затем сказать, что для данного преподавателя нет подходящей должности. Однако это всё же произошло в Сиднейском университете через несколько лет после того, как я начал там работать.
Профессор Барри Сперр, заведующий кафедрой поэзии и поэтики, вынужден был уволиться в октябре 2014 года, через 2 месяца после того, как в сеть утекла его электронная переписка. С своих письмах Берр называл коренных австралийцев «человеческими отходами», а Нельсона Манделу — «угольком», и заявлял, что «однажды западный мир наконец проснётся — но к тому времени черномазые и желтозадые уже заберут себе всё». В попытках оправдаться, Сперр утверждал, что эти письма не следует воспринимать всерьёз, и что они являются частью «игры», целью которой было перещеголять друг друга в ксенофобских заявлениях. Университет ему не поверил. Через две недели, на волне протестов, организованных студентами и сотрудниками, Берр был отстранён, а вскоре после этого уволен.
Почему Берр вынужден был уйти? Из-за риторики ненависти, ясное дело. А, точнее, из-за использования определённого вида бранной лексики.
ЛИБЕРАЛЫ ВОЗМУЩАЮТСЯ. БРАННЫЕ СЛОВА
Либеральные ценности, идеалы, чувства и практики в современных либерально-демократических странах существуют не только в политической и социальной сферах — ими также пропитана культура.
Либерализм стал насколько вездесущим, что мы перестали его замечать.
Вот краткий тест, иллюстрирующий, что я имею в виду. Читая приведённые выше фрагменты из писем Берра, подумали ли вы про себя: «Вот это кусок дерьма!»? Если да, то вы — либерал. Данная реакция, которая кажется вполне естественной и закономерной, является следствием процесса аккультурации длиной в два столетия. Этот процесс был настолько успешным, что сегодня принимается за простую порядочность.
Трудно найти лучший пример для демонстрации общих черт, свойственных либералам, чем пример ругательств. Само название остроумной книги Мелиссы Мор «Пиздец, господи: Краткая история ругательств» (2013) резюмирует длинную историю запрещённых слов в западной цивилизации: «Слова из двух областей — религиозной и сексуальной/выделительной — положили начало всем бранным словам, которые мы используем сегодня».
Использование аномалий и патологий для изучения нормального и здорового — это испытанный временем метод в антропологии, социологии, биологии и медицине. А также в языкознании и культурологии. То, какие слова считаются табуированными в том или ином обществе, проливает свет на то, что данное общество считает священным.
В древнем Риме тремя самыми оскорбительными словами были слова, обозначавшие сексуальную пассивность: futuo (оттраханный), cunnus (пизда) и cinaedus (пассивный гомосексуалист). О чём это говорит? Прежде всего, о том, что эталоном римлянина был свободный, активный, доминирующий, волевой гражданин мужского пола. В Средние века с их приматом религии и постоянными переменами, обсценная лексика употреблялась везде — включая религиозные тексты и религиозные службы, а вот клятвы и проклятия имели огромную силу.
Как обстоит дело сегодня? До недавнего времени в западной культуре преобладало влияние Викторианской эпохи с её акцентом на этикете, приличиях и табу, связанными с телом. Когда в 1972 году стендап-комик Джордж Карлин произнёс со сцены семь слов, которые нельзя употреблять на телевидении, он выразил тогдашний культурный консенсус, время которого стремительно подходило к концу. Во вотором десятилетии XXI века эти ругательства больше никого не шокируют. Берра уволили не за то, что он сказал «дерьмо» или «блядь» (а также «чёрт» или «господи»), а за использование совершенно других слов — пейоративов.
Мор понимает, что время религиозной и экскрементальной бранной лексики подошло к концу. Однако она не осознаёт всего масштаба произошедшей перемены и не называет её причин. «В ХХ веке начался упадок сексуальной обсценной лексики и появление новых ругательств — расовых эпитетов, которые сегодня являются одними из самых табуированных слов в английском языке». Действительно, расовые эпитеты — это одна из категорий новых ругательств. Данный факт подтверждается необходимостью писать «слово на букву Н».
Однако новые ругательства — это любые пейоративы, выражающие презрение к различным подгруппам, будь то на основе расовой принадлежности (чинк, спик, снежок), умственного развития (слабоумный), физической инвалидности (калека), сексуальной ориентации (пидор, дайк), пола (сука, блядь) или возраста («ОК, бумер»). Все эти слова выражают стремление унизить человека.
Как говорит касательно слова на букву Н Стивен Пинкер (и его слова можно применить к любому из вышеперечисленных пейоративов): «Слышать [слово на букву Н] означает хотя бы на одно мгновение придерживаться мысли о том, что афроамериканцы заслуживают презрения, а значит быть частью группы, которая сделала данное представление нормой, выразив его в слове».
Что обусловило переход к новой бранной лексике? Точно не демократия. США со дня своего основания и до движения за гражданские права были сегрегационной — то есть, нелиберальной — демократией. Ситуация начала меняться лишь относительно недавно. Лингвист и культурный критик Джон МакУортер пишет: «[Сдвиг] произошёл, когда представители поколения Х, рождённые с 1965 по 1980 год, повзрослели. Это было первое поколение американцев, воспитывавшихся после движения за гражданские права. Для поколения Х сегрегация была варварством, а откровенно расистские взгляды осуждались и наказывались. Само собой, расизм продолжал существовать, однако он стал тем, что люди скрывают».
После движения за гражданские права наступила эпоха либерализма в американских политике и культуре. Именно тогда свобода, достоинство и самоуважение каждого граждана стали приоритетом для общества. По словам Джона Ролза, самоуважение — это первичное благо, которое в либеральной демократии должно быть гарантировано каждому гражданину. Следовательно, для либерального государства создание условий, в которых граждане могут приобрести и поддерживать здоровую самооценку, — это приоритет.
Пейоратив — это ракета, нацеленная на самоуважение. Пейоратив отрицает ценность человека и подрывает его уверенность в себе.
Другими словами, пейоративы направлены против либерального принципа о том, что в справедливом обществе каждый гражданин должен иметь возможность выработать и поддерживать здоровую самооценку. Поэтому если вы осуждаете пейоративы независимо от того, по отношению к кому они используются (то есть вы возмущаетесь не только когда унижают представителей вашей ингруппы), и считаете их более оскорбительными, чем любые другие слова, то вы — либерал (по крайней мере, в этом отношении).
ЛИБЕРАЛЫ В ШОКЕ. ДИКТАТОРЫ ДАЮТ ДРУГ ДРУГУ ПЯТЬ
Меня мало что шокирует. Я часто испытываю разочарование и отвращение. Но шок — почти никогда. Однако недавно это произошло. Я был шокирован, когда посмотрел десятисекундный ролик, в котором наследный принц Саудовской Аравии Мухаммед ибн Салман и президент России Владимир Путин широко улыбались и давали друг другу пять перед началом саммита лидеров стран «Большой двадцатки» 2018 года в Буэнос-Айресе. Поводом для празднования были два убийства, заказчиками которых их многие считали: убийство журналиста газеты «Washington Post» Джамаля Хашогги (который был убит и расчленён на территории консульства Саудовской Аравии в Стамбуле) и отравление бывшего шпиона Сергея Скрипаля и его дочери в Лондоне (Скрипали выжили).
Меня шокировали не сами эти злодеяния (методы диктаторов хорошо известны), а неприкрытое и публичное празднование перед камерами.
Одна из целей либерализма — предотвращение жестокости. В своей книге «Обыкновенные пороки» (1984) Джудит Склар прослеживает истоки либерализма к неприятию жестокости, понимаемой как причинение страданий слабым со стороны сильных в целях запугивания. Почему жестокость предосудительна? Потому что она подавляет свободу и разум, что неприемлемо для либералов, которые превыше всего ценят агентность и свободу выбора. Никто не может мыслить и действовать рационально в атмосфере страха. «Справедливость [для либералов] — это паутина из юридических процедур, предназначенных для сдерживания жестокости, особенно со стороны тех, кто имеет в своём распоряжении больше всего инструментов для запугивания».
Отбив друг другу пять, ибн Салман и Путин плюнули этой традиции в лицо. Они показали, что не просто готовы убивать своих оппонентов и критиков, но и могут делать это безнаказанно. Если это вас шокирует, а не просто угнетает, то ваша реакция — это наследие либерализма.
В 2015 году произошёл схожий случай, когда Дональд Трамп во время митинга высмеял репортёра «New York Times» Сержа Ковалески, страдающего артрогрипозом. Большинство людей — как критиков, так и сторонников Трампа — не были этим удивлены. Однако произошедшее всё же шокировало одного человека. При получении премии за выдающиеся заслуги в кинематографе на церемонии вручения «Золотого глобуса» 2017 года, Мерил Стрип заявила: «Одно недавнее выступление меня поразило. Но не потому, что оно было хорошим. В нём не было ничего хорошего. Однако оно было эффективным и достигло своей цели. Оно вызвало у публики смех. Это было когда человек, борющийся за право занимать высший пост в стране, спародировал репортёра-инвалида, человека, над которым у него было преимущество в положении, власти и возможности защитить себя. Это разбило мне сердце». Это либеральная реакция, которая невозможна без институтов и принципов, защищающих слабых от власть имущих.
ЛИБЕРАЛЫ ЗАДУМЫВАЮТСЯ. ХОРОШЕЕ МЕСТО
Либералов больше всего возмущает, когда один человек причиняет вред другому. Иногда нам трудно осознать всю новизну и радикальность данного чувства. Вот как Склар объясняет, почему либеральная мораль, осуждающая жестокость, — это существенное отступление от традиции и религии:
«Избрать мишенью прежде всего жестокость означает отвергнуть религиозное представление о грехе. Грех — это нарушение божественных предписаний и оскорбление Бога; гордыня — то есть, отрицание Бога — это главный грех, из которого проистекают все остальные. Однако жестокость — сознательное причинение страданий более слабому существу с целью внушить страх — это зло, причиняемое исключительно другому существу. Оно не подразумевает отрицание Бога или его предписаний. Определить жестокость как высшее зло означает устранить какую-либо возможность апелляции к высшему порядку».
Имеет место горизонтализация морали. Грех, оскорбляющий Существо на другом плане бытия, теряет значение; важность приобретает оскорбление другого человека в этом мире. Это не означает, что изобретатели либерализма были атеистами. Можно утверждать, как это делал Джон Локк, что причинять вред другому человеку (или даже самому себе) аморально, поскольку все мы являемся собственностью Бога и не имеем права уничтожать то, что нам не принадлежит. Однако чем больше религия отделяется от закона и политики, переносится в область приватного и теряет свою значимость в культуре, тем больше жестокость и причинение вреда начинают считаться аморальными сами по себе. Когда это происходит, многое меняется.
Когда мораль утрачивает вертикальное измерение, быть хорошим человеком начинает означать непричинение вреда, а быть очень хорошим человеком — совершение добрых дел. Не более того.
Этот процесс занял много времени. Мишель Монтень заявлял о неприемлемости жестокости ещё 500 лет назад. С тех пор данное моральное чувство развивалось в западной культуре и недавно достигло кульминации в комедийном сериале «В лучшем мире».
«В лучшем мире» — уникальный продукт; это телешоу, которое делает моральную философию модной и популярной. Сюжет следующий: женщина умирает и попадает в рай («Хорошее место») — место, предназначенное для лучших людей всех вероисповеданий. В чём загвоздка? Она вовсе не хороший человек и очень скоро понимает, что ей там не место. Затем она встречает свою родственную душу — недавно скончавшегося преподавателя этики — и убеждает его помочь ей стать лучше.
«В лучшем мире» — сугубо либеральный продукт. Это выражается как в том, о чём говорится в сериале, так и в том, о чём в нём умалчивается. Взять, к примеру, критерии попадания в «Хорошее место». Чтобы заслужить место в этом раю, необходимо при жизни набрать достаточное количество очков. За одни поступки очки добавляются, тогда как за другие отнимаются. В сериале не перечислены все хорошие и плохие поступки и не называется количество очков, необходимое для попадания в рай. Однако в одной из первых сцен на заднем плане на несколько секунд мелькает пример списка хороших и плохих поступков, а также соответствующее каждому из них количество очков.
[Хорошие поступки:]
Спеть ребёнку (+0,50) Отменить рабство (+814292,09) Починить ребёнку трёхколесный велосипед (+6,59) Не забыть о дне рождения сестры (+15,02) Аккуратно переступить через цветочную клумбу (+2,09) Спасти утопающего ребёнка (+1202,33) Погладить ягнёнка (+0,89) Посадить баобаб на Мадагаскаре (+9,40) Обнять грустящего друга (+4,98) Очистить колодец в деревне (+271,82) Оставаться верным родной футбольной команде (+58,83) Не выходить из себя, стоя в очереди в аквапарке (+58,40) Не перебивать незнакомца, пересказывающего статью из журнала «New Yorker» на коктейльной вечеринке (+12,19)
[Плохие поступки:]
Умолчать о болезни верблюда при его продаже (-22,22) Совершить геноцид (-433488,07) Домогаться кого-либо (сексуально) (-731,26) Быть председателем футбольной лиги (-824,55) Украсть медные провода с бывшей военной базы (-16) Отравить воду в реке (-4010,55) Ездить на мотоцикле с громким рёвом (-64,49) Повредить коралловый риф (-53,83) Болеть за «Нью-Йорк Янкис» (-107,09) Не дать официантке на чай (-6,83) Высморкаться без носового платка (-1,44) Купить бульварный журнал (-0,75) Использовать термин «кодекс братана» (-8,20) Использовать глагол «фейсбучить» (-5,55) Преувеличить собственную связь с трагедией, которая имеет к вам лишь косвенное отношение (-43,79) Неприлично вести себя во время оперы (-90,99) Сказать женщине, что ей нужно чаще улыбаться (-54)
Многое здесь может поразвлечть философа. Относительная ценность поступков, к примеру. Действительно ли отменить рабство в 2 раза лучше, чем совершить геноцид? Можно ли утверждать, что ремонт 184 трёхколесных велосипедов равноценен спасению одного утопающего ребёнка? И как быть с намеренями — они что, не в счёт? Тем не менее, в целом данный список согласуется с теорией Склар о том, что значение имеет лишь добро или зло, совершаемое в отношении других смертных существ. Хороший вы человек или плохой, согласно сериалу «В лучшем мире», полностью зависит от того, хорошо или плохо, гуманно или жестоко, вежливо или грубо, щедро или скупо вы поступаете по отношению к другим людям.
Здесь мы подходим к ключевому моменту — тому, о чём в телешоу умалчивается, а именно о глубоких религиозных и метафизических проблемах. Представьте, что вы недавно умерли и попали в «Хорошее место». Если вам продемонстрируют подобный список хороших и плохих поступков, у вас возникнет много вопросов. Кто его составил? С какой целью? Кто создал Вселенную, Землю, хорошие и плохие места, находящихся в них людей и заведующих ими ангелов и демонов? Подобные вопросы ни разу не поднимаются в сериале. Я не критикую сериал и не подразумеваю, что в нём упущено нечто важное. Как раз наоборот, его авторам и актёрам удалось создать мир, в котором отсутствие подобных вопросов кажется естественным.
Сегодня глубокие вопросы в большинстве случаев не то что замалчиваются, а не задаются вовсе. Наш современный мир с его юмором, пафосом, обаянием и сентиментальностью начинается и заканчивается вопросом о том, как нам следует вести себя по отношению друг к другу. Данный аспект либерального мировоззрения и образа жизни сбивает с толку консервативных и религиозных критиков. Может ли быть, удивляются они, что «большие вопросы», которые занимали мысли людей с начала времён, перестали быть интересными? «Большую часть светской интеллигенции ничуть не смущает непоследовательность своего мировоззрения, — пишет колумнист из «New York Times» Росс Даусет. — [Их] вполне устраивает агностицизм, реагирующий на самые важные вопросы о природе Вселенной и судьбе человека безразличным: "Кто знает?"».
Очень верно подмечено. Разумеется, трагедии и болезни могут на время заставить нас задуматься о вселенской справедливости или бессмертии души, однако большую часть времени подобные вопросы для нас неактуальны. И это неудивительно: религиозные и метафизические вопросы не являются частью либерального проекта. Нас никто не учил их задавать. Более того, мы не считаем, что нам это нужно.
Атеист, отрицающий трансцендентное и отвергающий религию, энергично качает головой, когда его спрашивают о бессмертии или провидении. Мы же, либералы, лишь безразлично пожимаем плечами.
Что нас заботит? Главная героиня сериала «В лучшем мире» Элеанор Шеллстроп — посредственность. Её девиз — «Я вам ничего не должна и вы мне ничего не должны». В итоге онга погибает в результате нелепого несчастного случая. Мораль сериала заключается в том, как Элеанор в загробной жизни меняет своё мировоззрение. Либерализм в сериале постоянно на виду. Текст, к которому раз за разом возвращается сериал — это ставший классикой либеральной теории труд Томаса Скэнлона «Что мы должны друг другу» (1998).
Скэнлон, как и его учитель Ролз, — контрактуалист, и считает, что нравственность состоит в соблюдении принципов, которые никому в трезвом уме не пришло бы в голову отвергать. Некоторым это может показаться сухим и абстрактным. Но не создателю сериала Майклу Шуру. Вот что он сказал во время панельного обсуждения в Университете Нотр-Дам:
«Единственное, в чём можно быть уверенным, — это то, что мы окружены другими людьми. Единственная радость, которую мы можем гарантированно получить, — это радость от отношений с другими людьми, стремления сделать их лучше, проявления к ним с уважения и надежды, что они ответят нам тем же. Это лучшее, что мы можем сделать, если принимать во внимание то, что возможно знать.
Теологи бы с этим не согласились. Они бы сказали: "Вы делаете это не ради других людей, а ради кого-то другого [показывает вверх], а другие люди лишь выигрывают от этого". Но я ищу смысл не там [показывает вверх], а здесь [показывает на публику]. Вот что для меня значит контрактуализм. Сериал именно об этом — это прославление гуманизма».
Шур использует слова «контрактуализм» и «гуманизм», однако ему следовало бы выбрать более широкое понятие, чем первое, и более узкое, чем последнее, — либерализм.
ЛИБЕРАЛЫ ШУТЯТ. ШУТКА ДЕЙВА ШАППЕЛЛА
Мы, либералы, стараемся относиться к другим людям с уважением и благодаря этому сами становимся лучшими людьми. Из-за этого создаётся впечатление, что мы очень добродетельны. Возможно, отчасти так и есть. Но это наименее интересный аспект. Горизонтальная этика, о которой я упоминал ранее, — с её либеральными идеями о справедливом обществе, уважении для каждого и личной свободе — высасывает весь воздух из общественной дискуссии и популярной культуры. Даже когда эти идеи отвергаются или не воспринимаются всерьёз, мы не говорим ни о чём другом.
Юмор — отличный пример, чтобы продемонстрировать, что я имею в виду. Юмор лучше всего обнажает негласные ожидания в обществе. Большинство шуток самых успешных современных стендап-комиков построены на либеральных идеях. Речь не только о политических сатириках вроде Стивена Колбера и Саши Барона Коэна, которые высмеивают власть имущих за их жестокость и лицемерие.
Хлеб современных комиков — это смешные и трагичные истории о главных пунктах горизонтальной этики (идентичности, принадлежности, сексуальности, любви, дружбе, родительстве, старении, болезнях, насилии, работе, благосостоянии и (не)уважении) в обществе, которое (безуспешно) претендует на звание справедливой системы.
Хотите конкретный пример? Вот шутка, в которой либерализм обыгрывается в каждой фразе. Её автор — комик Дейв Шаппелл, которого некоторые считают величайшим комиком всех времён. Чтобы продемонстрировать её суть, я разделю её на две части.
«У меня был школьный друг. В старшей школе он был безбашенным, его все боялись. А после школы поползли слухи, что он сделал каминг-аут. Лично я в это не верил. И вот в прошлом году он вдруг звонит мне и говорит: "Эй, как дела? Один знакомый дал мне твой номер. Я слышал, что у тебя скоро концерт в Нью-Йорке. Можешь достать для меня билеты?". Я ответил: "Конечно, я достану для тебя билеты. Как жизнь вообще?". Я уже было собирался повесить трубку, но в последний момент не сдержался и спросил: "Эй, я слышал, что ты гей. Это правда?". Лучше бы я не спрашивал. Он явно только и ждал возможности об этом поговорить. Не то, чтобы мне было наплевать, но я не люблю разговаривать по телефону, к тому же я как раз смотрел телевизор, поэтому слушал вполуха. Тем не менее, я пытался дать ему понять, что я его поддерживаю. Я толком не знал, как это сделать, поэтому просто поддакивал. Но в конце концов я должен был сказать что-то конкретное, чтобы закончить разговор…»
Остановимся здесь. «Либеральный» аспект этой первой части шутки не в том, что друг Шаппелла, несмотря на свою безбашенность, оказывается геем. Юмор заключается в том, как ведёт себя Шаппелл. Сначала он (в целом верно) предполагает, что в современном обществе допустимо спрашивать едва знакомого человека о его сексуальной ориентации. Но он не подумал, что спросив человека о его ориентации, получит нечто большее, чем поверхностный ответ. В результате он хочет как можно быстрее закончить начатый им же разговор о глубокого личных вопросах и идентичности другого человека. Одним словом, суть шутки в том, что он воспользовался либеральным правом (спросить о сексуальности своего друга), забыв о соответствующей обязанности (выслушать его). Шаппелл продолжает:
«Я сказал: "Слушай, чувак, не позволяй людям тебя унижать. В следующий раз, когда кто-то попытается тебя унизить, помни: всегда найдётся кто-то, кому кажется странным то, как мы трахаемся". Ему это не понравилось. Он закричал: "Это ещё что значит? По-твоему то, как я трахаюсь, — странно, мудак?". "Вовсе нет, — ответил я. — Я хочу сказать, что все мы разные". Но он не унимался: "Нет, чувак, ты не сказал "разные". Ты сказал "странно". Что такого странного в том, как я трахаюсь?". Тогда я сказал: "Слушай, чувак, я вообще трахаю ступни". "Что-что?", - спросил он. Это не шутка, дамы и господа. Я складываю ступни женщины вот так [изображает руками ромб] и трахаю их, в это вот отверстие. Но на основе этого не создашь сообщество. Никто не будет маршировать под этим знаменем. Его это рассмешило».
Либеральный трюизм, который многие повторяют, но в который мало кто верит, гласит, что любые различия хороши. То, как вы исповедуете религию, воспитываете детей или занимаетесь сексом, так же хорошо и правильно, как и то, как это делаю я. На этом принципе основаны равноправие и взаимное уважение. Шаппелл начинает «от противного» и приходит к тому же выводу. Будучи либералом, он поддерживает идею о том, что нормальность у каждого своя. Однако он переворачивает всё с ног на голову. Каждый человек для кого-то ненормальный — «странный». Особенно в том, что касается секса, все мы считаем других людей странными и немного отвратительными. Гомосексуальность — это странно; но то же самое можно сказать и о гетеросексуальности, фут-фетишизме и всех других видах сексуального поведения.
Шутка Шаппелла — это демонстрация того, как либеральный плюрализм может работать в реальном мире.
ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ ЛИБЕРАЛОВ. МЕРИТОКРАТИЯ
Итак, вот что мы имеем на данный момент: пейоративы стали новыми ругательствами из-за либерального акцента на самоуважении; жестокость стала шокировать потому что создаёт атмосферу страха и подавляет свободу; горизонтальные либеральные ценности отодвинули на задний план глубокие вопросы, которые традиционно занимали человечество; а либеральные трюизмы стали излюбленной темой для шуток.
Однако в большинстве случаев влияние либерализма на культурный фон менее явное. Особенно стоит отметить случаи, когда либерализм смешивается с другой идеологией или системой, образуя причудливого, часто нелиберального гибрида. Возможно, самый известный пример — это неолиберализм, смесь либеральных и капиталистических ценностей. Ещё один — современный популизм, который основан на представлении о справедливом обществе (но только для его членов) и выступает за национализм и закрытие границ.
Меритократия — это идея о том, что политическую власть, социальный статус и экономическое благосостояние необходимо заслужить благодаря своим способностям, труду и достижениям. В последнее время вышло несколько хороших книг, критикующих меритократию за углубление социального и экономического неравенства, дестабилизацию общества и разделение всех людей на две группы: тревожных и самоуверенных с одной стороны, и униженных и подавленных с другой. Тем не менее, невозможно отрицать, что влияние меритократии по-прежнему сильно. Яркое подтверждение этому — тот факт, что альтернативные системы кажутся нам варварскими и неэффективными. Можно ли определять, кому что достанется, на основе происхождения и родственных связей? А, может, расовой или кастовой принадлежности? Нет, это неправильно, тут же заключаем мы.
Способности, труд и заслуги должны служить мерилом всего. Только так можно справедливо и эффективно распределить власть, престиж и богатство (лучшие достигают вершины), обеспечить свободу и ответственность (наша судьба в наших собственных руках) и сделать так, чтобы неравенство было справедливым (мы получаем то, чего заслуживаем).
Чем меритократия обязана либерализму? Прежде всего, самим своим существованием. Ограниченная меритократия возможна и в нелиберальном обществе; например, когда частью политической (древняя Греция) или бюрократической (древний и современный Китай) элиты могут быть только представители определённого социального класса. Однако полноценная меритократия, где каждый может добиться более высокого положения в обществе, требует равных прав и равных возможностей. Это сугубо либеральные идеи. Несмотря на то, что меритократия в итоге подрывает либерализм, она не может существовать без него.
Меритократия также обязана либерализму представлением об индивидуализме. Девиз меритократии — «вы можете достичь успеха, если будете много трудиться» — основан на либеральном принципе о том, что человек не определяется аскриптивными признаками (расовой принадлежностью, полом, классом, вероисповеданием) и свободен ставить себе цели в соответствии с собственным представлением о благе. Да, данный принцип вовсе не означает, что каждый из нас обязан посвящать всё своё время и все свои усилия профессиональному развитию и построению карьеры. Однако, как ещё давным-давно отметил Алексис де Токвиль, он несомненно поощряет нас это делать.
Когда происхождение и класс перестают определять положение в обществе и уровень благосостояния, главной заботой становится не оказаться на дне.
Вот как Даниэль Марковиц описывает современного меритократа в своей книге «Ловушка меритократии» (2019):
«Люди, от которых с детского сада и до выхода на пенсию требуют держать планку, привыкают посвящать этому всю свою энергию. Как следствие, они начинают определяться своими достижениями. Статус превращается из того, что приносит удовлетворение, во всё, чем человек является. В зрелой меритократии образование и работа занимают настолько важное место, что от человека больше ничего не остаётся. Инвестиционный банкир, в 2 года поступивший в епископальную школу, а затем учившийся в школе Дальтона, Принстонском университете, академии Morgan Stanley, Гарвардской школе бизнеса, и теперь работающий в Goldman Sachs (а зарплату тратящий на то, чтобы отправить своих детей в те же учебные заведения, через которые прошёл он сам), становится ходячим резюме — как в глазах других людей, так и в своих собственных».
Звучит угнетающе. Такой гипермеритократ неизбежно предоставляет своим детям все те же привилегии, которые имел он сам, и тем самым обеспечивает наследственную передачу власти, статуса и благосостояния. Это имеет катастрофические последствия.
В США ребёнок из богатой семьи к 18 годам проводит на 5 тысяч часов больше за общением с родителями и изучением нового, чем ребёнок из бедной семьи (тогда как последний проводит на 8 тысяч часов больше перед экраном). Инвестиции в человеческий капитал в богатых семьях эквивалентны наследству в 10 миллионов долларов на одного ребёнка.
А разница в успеваемости между детьми из богатых и бедных семей сегодня превышает разницу в успеваемости между белыми и чернокожими детьми в 1954 году (когда Верховный суд признал расовую сегрегацию в учебных заведениях неконституционной). Экономическое неравенство сегодня способствует неравенству в уровне образования в большей мере, чем это делал апартеид.
Согласно «MIT Technology Review», за 50 долларов вскоре можно будет купить ДНК-тест, который позволит узнать свой образовательный потенциал. Однако на самом деле это уже сейчас можно сделать на основе почтового индекса. Несправедливо было бы утверждать, что либерализм виноват в вопиющем неравенстве. Однако невозможно отрицать, что либерализм очтасти ему поспособствовал. А неравенство возможностей, накапливаясь, со временем порождает и другие виды неравенства. Либеральные свободы создали условия для несправедливости.
Есть ещё и другой аспект, на который стоит обратить внимание: безрадостная, лихорадочная жизнь самого меритократа. Бедный господин меритократ, можете возразить вы, он вынужден посещать Дальтон и Принстон, а затем зарабатывать огромные деньги в финансовом секторе. Справедливо. Однако вся его жизнь — бесконечная борьба. Это не может не отражаться на его представлении о самом себе: он начинает рассматривать себя как актив, в который нужно инвестировать. Это, в свою очередь, влияет на его отношения с другими людьми, которые превращаются в его инвесторов. Но сильнее всего это влияет на его жизненный путь: каждый этап его жизни построен вокруг усердной учёбы и работы, и наполнен целями, которые он не выбирает.
Это знакомо каждому из нас. Если ваши родители были родителями-вертолётами; если вы когда-либо задумывались о том, одарены ли вы или просто хорошо выполняете указания; если ваша самооценка неразрывно сявзана с признанием, профессиональными заслугами и востребованностью на рынке труда; если каждый раз, когда вас спрашивают: «Как дела?», вы отвечаете: «Я очень занят»; если вы думаете либо о том, как преуспеть, либо о том, как бы не отстать от других; если вы занимаетесь спортом не только ради удовольствия и здоровья; если вы испытываете удовлетворение, оставляя ребёнка в детском саду — тогда вы на собственном опыте знаете, как меритократия отражается на амбициях, самооценке и идентичности. Во всём виновата система. Благодаря меритократии колесо с белкой внутри продолжает вращаться.
ИЗВРАЩЕНИЯ ЛИБЕРАЛОВ. СОВРЕМЕННАЯ ПОРНОГРАФИЯ
У каждого общества и у каждой культуры есть собственный идеал любви, привлекательности и отношений. Либералы не исключение. Настоящие и длительные отношения для нас основаны не только на влечении, но также на уважении, дружбе и взаимопомощи. Сериал «Парки и зоны отдыха» во многом олицетворяет этот либеральный идеал. Когда Лесли Ноуп обменивается брачными клятвами со своим женихом, она говорит: «То, что ты делал для меня — чтобы помочь мне, поддержать меня, удивить меня, сделать меня счастливой — это больше, чем заслуживает любой человек. Ты — всё, что мне нужно. Ты — моя любовь и мой друг».
Ещё Джон Мильтон писал, что «наиважнейшая и найблагороднейшая цель брака» — это наслаждаться обществом друг друга и быть друг для друга хорошими собеседниками. Феминистки начиная с Мэри Уолстонкрафт утверждали, что любовь должна быть укоренена в дружбе, а необходимое для дружбы равенство полов должно быть обеспечено посредством законов и образования.
Даже в эпоху Tinder и Bumble любовь не возникает из ниоткуда. Она существует в контексте институтов и ожиданий. Для меритократических элит этим контекстом преимущественно служит колледж.
Состоянием на 2010 год, 25 процентов всех супружеских пар состояли из двух выпускников колледжа — очень высокая цифра, если учесть, что всего 30 процентов взрослых американцев имеют высшее образование.
В былые времена (а во многих нелиберальных обществах и по сей день) браки между представителями элиты заключались (и заключаются) по расчёту. Сегодня же браки заключаются по любви. Молодые меритократы ищут себе ровню — партнёра для любви и дружбы (который, правда, сначала должен пройти соответствующую проверку).
Здесь мы подходим к теме данной главы. Pornhub находится на десятом месте среди самых посещаемых сайтов в мире. Не удивляет? А как насчёт этого — среди видео с наибольшим количеством просмотров преобладает (в США и в мире в целом) один жанр: step-incest (секс между членами семьи, которые не являются биологическими росдтвенниками: сводными братьями и сёстрами, пасынком и мачехой, падчерицей и отчимом).
Состоянием на март 2023 года, среди 100 самых популярных видео ролики в жанре step-incest имели 3,9 миллиарда просмотров, а ролики всех остальных жанров вместе — 3,1 миллиарда.
Можете считать меня наивным, но я не верю, что большинство потребителей порнографии в США имеют инцест-фетиш. Должно быть иное объяснение. Почти все видео в жанре step-incest имеют одинаковый сюжет. Во-первых, отчасти из соображений законности, отчасти с целью устранить возможное неприятие настоящего инцеста, они содержат прямое указание на отсутствие биологического родства («Почему ты дома, сводный братик?» или «Я не могу спать в одном номере с моим пасынком!»). Во-вторых, сексу всегда предшествует краткое «уламывание». В этих видео между персонажами нет взаимного влечения. Один из них всегда нуждается в убеждении. Иногда результат достигается соблазнением, но чаще шантажом, подкупом, упрашиванием или обманом. Так или иначе, партнёр склоняется с сексу нечестным путём. Нарушается не табу на инцест, а идея о том, что вознаграждение можно заслужить благодаря способностям, достижениям и труду.
Данный жанр порнографии — о неудачниках и обманщиках и для неудачников и обманщиков.
Мы только что рассмотрели пример элит, победителей меритократической гонки. Но как насчёт проигравших? Тех, кто не окончил престижный ВУЗ, не имеет высокооплачиваемой работы, не живёт в большом городе и не приглашён на брачную вечеринку, где собрались самые привлекательные и успешные? Меритократия производит неудачников в намного больших количествах, чем победителей. Это пробуждает разочарование, унижение и стыд. Майкл Сэндел пишет: «Тем, кто не может найти работу и обеспечить себя, трудно отделаться от мысли о том, что их неудача — их собственная вина, что им просто не хватает таланта и амбиций».
Здесь на сцене появляется главный (анти)герой step-incest порнографии. Он почти всегда белый и скучающий; он смотрит телевизор, играет в видеоигры или сидит, уставившись в телефон. Вдруг в его поле зрения появляется девушка и выводит его из ступора. Привлекательной её делает тот факт, что она поблизости, и ему не нужно никуда идти, чтобы её заполучить. Он не любит её; она ему даже не нравится; они не разговаривают. Она — просто игрушка, поверхность, на которую можно кончить. А самое лучшее то, что ему даже не нужно переодеваться из спортивных штанов.
В своей одноимённой книге Амия Шринивасан называет данный подход «правом на секс». Инцелы (невольно воздерживающиеся от секса мужчины) убеждены в том, что секс — это их право, и ненавидят женщин, лишающих их того, чего они, по их мнению, заслуживают.
Строго говоря, (анти)герой step-incest видео — не инцел, так как у него был секс. Однако он импотентен в более глубоком смысле: он целыми днями сидит дома и не имеет ценности ни на рынке труда, ни на рынке отношений. И он это знает.
Мысль о том, что этому жалкому инцелу удаётся перепихнуться, возбуждает как проигравших, так и победителей меритократической игры. Проигравшие видят в этом возможность обойти труд и успех. Для победителей он олицетворяет собой передышку в крысиных бегах. В step-incest порнографии есть что-то для каждого.
Step-incest порнография представляет собой вызов не только для меритократии, но и для либерализма. Сегодня вопрос согласия находится в самом центре публичных дискуссий о сексе. Однако, как отмечает Шринивасан, «когда этика секса сводится к вопросу согласия … фантазии об изнасиловании» становятся более распространёнными. Это именно то, что происходит в step-incest видео. Поисковые запросы на Pornhub со словами «изнасилование», «принуждение», «насилие» и «нападение» не дают результатов. А вот более мягкие формулировки — «подкупить», «уломать», «нехотя», «обманом» и т.д. — допускаются. Для мейнстрима это ближайшее подобие секса без согласия. Стоит ли удивляться, что это самый популярный жанр порнографии? Большинство зрителей, скорее всего, привлекает не столько фантазия об инцесте, сколько возможность увидеть, как нарушаются этические принципы нашего либерального века.
Те, кто утром радуются за Лесли и её жениха, могут вечером потреблять step-incest порнографию; те, кто порицают пейоративы и дискриминацию всех видов, могут отправлять своих детей в частные школы, чтобы обеспечить им преимущество. В совершенном мире мы, либералы, были бы последовательными. Однако мы живём не в совершенном мире. Наше общество не либерально в строгом смысле.
©Alexandre Lefebvre
Оригинал можно почитать тут.
Comments