Дэвид Грэбер и Дэвид Венгроу: Как (не) возникло государство

Второго сентября 2020 года не стало известного антрополога и анархиста Дэвида Грэбера. Год спустя вышла написанная им в соавторстве с археологом Дэвидом Венгроу книга «Начало всего: новая история человечества», в которой авторы развенчивают популярные мифы о линейности истории, становлении городов, развитии сельского хозяйства, происхождении демократии и многом другом — а также выдвигают новую теорию о трёх элементарных формах власти и предлагают нам задуматься о том, как мы утратили три базовые свободы, которые на протяжении многих тысячелетий воспринимались как должное.

Скромные истоки сувернитета, бюрократии и политики

Принято считать, что сегодня почти все люди в мире живут в государствах. Считается также, что существовавшие в далёком прошлом образования вроде Египта времен фараонов, Китая периода государства Шан, Империи инков и Бенинского царства тоже были государствами, или по крайней мере «ранними государствами». Однако среди социологов по-прежнему нет единого мнения о том, что можно считать государством. Придумать определение, которое бы охватывало все вышеупомянутые случаи, но при этом не было бы слишком общим, оказалось на удивление трудной задачей.

Понятие «государство» стало широко использоваться лишь в конце XVI века. Его ввёл французский юрист Жан Боден, известный женоненавистник и автор популярных трактатов о ведьмах, оборотнях и колдунах. Первым же, кто дал определение государству, был немецкий философ Рудольф фон Иеринг, в XIX веке написавший, что государством следует называть институт, обладающий монополией на принуждение в пределах заданных границ.

По определению фон Иеринга, правительство можно считать государством, если оно заявляет о своей власти над определённым участком земли и объявляет себя единственным институтом, имеющим право убивать людей, избивать их, отрубать любую часть их тела или заточать их в тюрьму.

Определение фон Иеринга подходило для государств современного типа. Однако позже выяснилось, что на протяжении большей части истории человечества правители не выдвигали настолько масштабных притязаний — а даже если и так, то их заявления об обладании монополией на принуждение имели под собой не больше оснований, чем претензии на контроль над погодой или приливами и отливами. Поэтому необходимо либо признать, что Вавилон Хаммурапи, Афины времён Сократа и Англия при Вильгельме Завоевателе не были государствами, либо найти более гибкое определение. Одно из таких возможных определений предложили марксисты, сказав, что государство возникло, чтобы защищать интересы правящего класса. Когда одна группа людей присваивает себе труд другой группы людей, говорили они, то всегда создаёт систему управления для защиты своих привилегий. Вавилон, Афины и средневековая Англия подпадают под это определение, но возникает новая проблема: как определить присвоение? Кроме того, данное определение неприемлемо для либералов, так как исключает возможность того, что государство может быть положительным институтом.

На протяжении большей части XX века социологи отдавали предпочтение функциональному определению государства. По мере того, как социальная структура общества стала более сложной, утверждали они, появилась необходимость в вертикальной системе управления. В том же ключе мыслит и большинство современных теоретиков социальной эволюции. Наличие «сложной социальной структуры» воспринимается как верный признак существования некоей системы управления. Если есть четырёхуровневая иерархия поселений (крупные города, городки, посёлки и деревушки), и по крайней мере в некоторых из этих поселений живут специалисты (гончары, кузнецы, монахи, солдаты и музыканты), то любой управляющий ими аппарат по определению является государством. Даже если этот аппарат не заявлял о своей монополии на применение силы и не присваивал чужой труд, рано или поздно это всё равно произошло бы. У данного определения тоже есть свои плюсы, особенно применительно к древним сообществам. Однако оно по своей сути рекурсивно. Согласно ему, раз государства имеют сложную структуру, то любое объединение со сложной структурой — это государство.

Данная логика не действует применительно к ранним городам. Урук, например, не был государством в этом смысле; более того, когда в древней Месопотамии появились вертикальные системы управления, это произошло не в «сложных» городах-государствах в долинах рек, а в небольших «героических» поселениях у подножий холмов. Подходящей этнографической аналогией этим образованиям могут служить сообщества Северо-западного побережья, ведь там политическая власть также была сосредоточена в руках тщеславных воинов-аристократов, которые проводили зрелищные турниры, сражаясь за титулы, сокровища, рабов и верность простого люда.

Можно предположить, что первые государства возникли при слиянии бюрократической и героической форм власти. Но здесь нужно задать вопрос: могут ли монархи, аристократия и рабство существовать без государства? Очевидно, что да. Можно ли управлять сложными ирригационными системами, развивать науку и философию без государства? Да, можно. В таком случае, какая польза от того, чтобы одни образования считать государствами, а другие — нет? Нет ли других, более интересных и значимых вопросов?

Как выглядела бы история, если бы вместо того, чтобы допускать наличие глубокого сходства между государственным устройством, скажем, древнего Египта и современной Британии, мы взглянули на проблему под новым углом? В большинстве мест, где существовали города, позже возникли могущественные королевства и империи. Что у них было общего? И было ли вообще? Что их возникновение сообщает нам об истории свободы и равенства (или их утраты)?

Теория о трёх элементарных формах власти и её роль в истории человечества

Мы выделяем три элементарные формы свободы: свобода передвижения, свобода не подчиняться приказам и свобода реорганизовывать общественные отношения. Можно ли аналогичным образом выделить три элементарные формы власти?

Жан-Жак Руссо видел корень неравенства в частной собственности, особенно в праве собственности на землю. В тот самый момент, считал он, когда человек впервые построил забор и сказал: «Эта земля принадлежит мне и мне одному», было положено начало всем формам власти и всем бедам, которые они с собой принесли. Идея о том, что собственность лежит в основе общества — сугубо западная.

Если понятие «Запад» что-либо и значит, то именно эту юридическую и интеллектуальную традицию рассматривать общество через призму собственности.

Поэтому мы считаем уместным начать здесь. Что имеется в виду под утверждением о том, что власть феодальной аристократии, поместного дворянства или отсутствующих землевладельцев основана на владении землёй?

Например, две главные политические партии Англии XIX века, виги и тори, утверждали, что спорят об идеях: определённом представлении о либерализме и определённом представлении о традиции. Материалисты могли бы возразить, что на самом деле виги отстаивали интересы промышленников, а тори — интересы землевладельцев. Этого, конечно, никто не отрицает. Однако можно поставить под сомнение то, что земельная (как и любая другая) собственность материальна. Разумеется, почва, камни, трава, живая изгородь, сельскохозяйственные постройки и зернохранилища — это всё материальные объекты; однако когда мы говорим о праве собственности на землю, мы имеем в виду претензии человека на единоличный доступ и контроль над всеми этими объектами в пределах заданной территории. На практике это означает законное право не допускать на вашу территорию никого другого. В этом смысле, земля «ваша» только в том случае, если никто не оспаривает ваши претензии на неё или если вы можете в любой момент вызвать людей с оружием, готовых напасть на каждого, кто откажется уйти. Даже если вы самостоятельно застрелите нарушителя, другие люди должны согласиться с тем, что вы имели на это право. Другими словами, «земельная собственность» — это не почва, камни или трава, а юридическое понятие, подкреплённое угрозой насилия. Рудольф фон Иеринг говорил о монополии государства на насилие. Такую монополию имеет и собственник земли, только в пределах значительно меньшей территории.

Каждый, кто когда-нибудь пробовал занять земельный участок, устроить сквот или свергнуть правительство, знает, что в конечном счёте всё зависит от того, получит ли кто-либо приказ удалить вас силой или нет. А если получит, то от того, станет ли он исполнять этот приказ.

Революции редко выигрываются в открытом бою. Когда восстания завершаются успехом, это как правило происходит из-за того, что большинство из тех, кто был послан на их подавление, отказываются стрелять.

Значит ли это, что право собственности, как и политическая власть, в конечном счёте (как это очень элегантно выразил Мао) исходит из ствола винтовки — или, по крайней мере, из способности отдавать приказы тому, кто обучен из этой винтовки стрелять?

Нет. Или не совсем.

Чтобы продемонстрировать почему, возьмём в качестве примера другой вид собственности. Скажем, бриллиантовое ожерелье. Разгуливая по улицам Парижа в бриллиантовом ожерелье стоимостью несколько миллионов долларов, Ким Кардашьян демонстрирует не только своё богатство, но и свою власть применять насилие, так как все понимают, что она не смогла бы этого делать без наличия охранников, обученных иметь дело с потенциальными грабителями.

Любое право собственности в конечном счёте основано на силе.

А теперь представим на мгновение, что все жители планеты вдруг стали неуязвимыми. Скажем, они все выпили волшебное зелье. Смогла ли бы Ким Кардашьян сохранить единоличное право собственности на свои драгоценности?

Если бы она демонстрировала их слишком часто, кто-то в итоге мог бы их стащить. Однако если бы она держала их в сейфе, код к которому знала бы только она, ничего бы не изменилось. Таким образом, есть ещё один способ обеспечить себе доступ к тому, чего нет ни у кого другого: контроль над информацией. Только Ким и её близкие доверенные лица знали бы, где хранятся бриллианты и когда она появится с ними на публике. Это правило действует применительно ко всем формам собственности, в основе которых лежит угроза применения силы. Если бы люди не могли причинить друг другу вреда, никто не смог бы объявить нечто своим и защитить его от всех остальных. Можно было бы лишь ограничить доступ.

Представим теперь, что все жители земли выпили ещё одно зелье и вдобавок потеряли способность хранить секреты: любая информация стала доступной всем. Сможет ли Ким в этом случае сохранить свои бриллианты? Возможно. Но только если сможет убедить всех в том, что она настолько замечательная и выдающаяся личность, что заслуживает иметь то, чего нет ни у кого другого.

Власть основана на трёх принципах: контроле над насилием, контроле над информацией и личной харизме.

Угроза применения насилия — наиболее надёжное средство и поэтому лежит в основе законов во всём мире; харизма же наиболее эфемерна. Как правило, все три принципа сосуществуют в разных пропорциях. В тех сообществах, где насилие применяется редко, можно обнаружить иерархии, основанные на доступе к знанию. Природа этого знания не имеет значения: это могут быть как профессиональные тайны (технология плавки меди или использование целебных трав), так и то, что мы бы сочли полной чепухой (названия 27 кругов ада и 39 небес).

В некоторых частях Африки и Папуа—Новой Гвинеи сегодня нередко можно встретить настолько сложные церемонии инициации, что они требуют наличия бюрократического аппарата, последовательно посвящающего адептов в новые уровни тайного знания, несмотря на то, что в самом сообществе нет официальной иерархии. Но даже там, где существуют иерархии, основанные на знании, всегда есть индивидуальные различия. Одни люди считаются более обаятельными, забавными, умными и привлекательными, чем другие.

Эгалитаризм может принимать одну из двух форм: либо полного отрицания индивидуальных различий и утверждения, что нужно относиться ко всем людям так, будто они совершенно одинаковы; либо поощрения различий и утверждения, что каждый человек уникален, а значит иерархии бесмысленны. (В конце концов, как можно сравнивать самого умелого рыболова с самым уважаемым старейшиной или с человеком, рассказывающим самые смешные шутки?) В последнем случае определённые «выдающиеся личности» иногда приобретают особый статус. Примеры — нуэрские прорицатели, шаманы Амазонии и малагасийские астрологи-волшебники. Однако все эти люди настолько неординарны, что их авторитет трудно конвертировать в стабильную власть.

Гораздо важнее, что все три принципа власти легли в основу институтов, которые считаются системообразующими в современном государстве. В случае с контролем над применением насилия всё достаточно очевидно. Современные государства «суверенны»: они обладают ранее принадлежавшей королям монополии на применение силы в пределах заданных границ.

В теории, суверен обладал властью, ставившей его выше закона. Однако на деле предположительно «абсолютная» власть древних королей зачастую означала, что их приказы о применении насилия действовали лишь в радиусе ста ярдов от того места, где они находились в конкретный момент.

В современном государстве данная власть умножена тысячекратно так как сочетается со вторым принципом — бюрократией. Как отмечал великий социолог бюрократии Макс Вебер, административные органы основаны не только на контроле над информацией, но и на «профессиональных тайнах». Именно поэтому тайный агент — это символ современного государства. Джеймс Бонд с его лицензией на убийство сочетает в себе харизму, таинственность и власть применять насилие по своему усмотрению, а стоит за ним бюрократическая машина.

Сочетание сувернитета со сложными административными методами хранения и систематизации информации несёт реальную угрозу личной свободе (оно делает возможным существование государств тотальной слежки и тоталитарных режимов), но эта угроза, уверяют нас, нивелируется третьим принципом — демократией. Однако представление о демократии в современных государствах сильно отличается от власти народных собраний в древнем полисе, на которых граждане совместно обсуждали важные вопросы.

Демократия в её современном виде — это игра, которую ведут между собой отдельные могущественные личности, в то время как остальные довольствуются ролью зрителей.

Если мы хотим найти древнюю версию современной демократии, искать следует не среди народных собраний Афин, Сиракуз и Коринфа, а среди состязаний «эпохи героев» (вроде описанных в «Илиаде») с их бесконечными агонами: гонками, сражениями, играми, дарами и жертвоприношениями. Греческие политические философы не считали выборы демократическим способом поиска кандидатов на государственные должности. Выборы относились к правлению аристократии (в буквальном переводе — «власть лучших»), так как позволяли простолюдинам выбрать самого достойного из числа знатных особ; а знатью были все те, кто мог позволить себе проводить большую часть времени, играя в политику.

Так же как обладание контролем над применением насилия, информацией и харизмой определяет власть, так и современное государство определяется сочетанием сувернитета, бюрократии и политического соперничества.

Следовательно, мы должны исследовать историю через призму этих трёх принципов; однако очень скоро становится ясно, что эти принципы не обязательно присутствуют вместе, и уж тем более подкрепляют друг друга, как это имеет место в современном государстве. Всё дело в том, что они сформировались независимо друг от друга. В древней Месопотамии бюрократические и торговые сообщества речных долин поначалу презирали героические города высокогорья с их многочисленной мелкой знатью, соревнующейся за верность подданных; жители высокогорья, в свою очередь, отвергали административное управление.

Также нет доказательств, что древние города Месопотамии, даже когда ими правили королевские династии, имели реальный территориальный сувернитет.

Одним словом, они не были государствами в том смысле, в котором употребляет это слово фон Иеринг; в любом случае, некорректно определять государство с точки зрения сувернитета. Правитель натчезов, носивший титул «Великое Солнце», имел абсолютную власть в пределах собственной (довольно маленькой) деревни, однако его подданные попросту игнорировали его, когда его не было рядом. У шиллук, народа Верхнего Нила, дело обстояло схожим образом: когда король присутствовал лично, он мог делать всё, что ему угодно, однако у него не было ничего похожего на административный аппарат, чтобы распространить свою власть дальше: ни налоговой системы, ни системы для контроля за выполнением приказов.

Как мы видим, современное государство — это сочетание элементов, которые случайным образом соединились в определённый момент истории, а сегодня снова разделяются (взять, к примеру, сегодняшние международные бюрократии вроде ВТО и МВФ, не обладающие глобальным сувернитетом).

Когда историки, философы и политологи говорят о том, что современное государство возникло в древних Перу или Китае, они проецируют это случайное сочетание элементов на прошлое. Как правило, они пытаются найти момент сочетания некоего подобия сувернитета с неким подобием административной системы (политическая борьба обычно считается опциональным элементом) и выяснить, как и почему эти элементы возникли вместе.

Например, согласно стандартному представлению более ранних учёных о политической эволюции, государство возникло из необходимости управлять сложными ирригационными системами или большими скоплениями людей и большими объёмами информации. Это положило начало иерархической власти, которая позже была умерена демократией. То есть, последовательность была примерно такой:

администрация -> сувернитет -> (в итоге) политика харизмы

Современные знания о древней Евразии указывают на иную последовательность. Городские администартивные системы породили ответную реакцию в виде воинственных княжеств (варваров, с точки зрения городских жителей); в итоге некоторые из этих князей осели в городах и систематизировали свою власть:

администрация -> политика харизмы (посредством схизмогенеза) -> сувернитет

Вполне возможно, что в некоторых случаях (например, в Месопотамии) всё было именно так, но вряд ли это единственный путь к возникновению государства. Иногда процесс начинается с того, что харизматичные лидеры убеждают своих последователей порвать с прошлым. Со временем они приобретают абсолютную власть, которая затем преобразуется в систему законов и бюрократических институтов. Последовательность в таком случае выглядит следующим образом:

харизматичное лидерство -> сувернитет -> администрация

Считается, что эксперименты с разными формами власти неизбежно привели к возникновению современного государства в том виде, в котором оно существовало в Америке и Франции в конце XVIII века, а после двух мировых войн было навязано остальному миру.

Но что если это не так?

Далее мы попробуем показать, что происходит когда мы рассматриваем историю первых королевств и империй без предрассудков. Помимо единого сценария возникновения государства мы также откажемся от других не менее предвзятых идей вроде «зарождения цивилизации» и «социальной сложности». Мы попытаемся понять, как возникли сложные системы власти, какими они были и что они имеют общего с ныне существующими формами. Начнём с тех образований доколумбовой Америки, которые даже самые дотошные исследователи признают «государствами».

Об ацтеках, инках и майя (а также испанцах)

Считается, что на момент прибытия испанских завоевателей в Америке было лишь два настоящих «государства»: ацтеки и инки. Само собой, испанцы их так не называли. Эрнан Кортес в своих письмах упоминал города, королевства и иногда республики. Он не решался называть правителя ацтеков Монтесуму императором, опасаясь вызвать гнев своего хозяина, «избранного императора христианского мира» Карла V. Кортес никогда не задумывался о том, можно ли назвать какое-либо из американских королевств и городов «государством», так как этого понятия в то время ещё не существовало. Однако данный вопрос занимает современных учёных, поэтому рассмотрим эти политии по очереди.

Вскоре после конкисты испанцы написали следующее о воспитании детей в столице ацтеков Теночтитлане: «при рождении мальчики получали щит и четыре стрелы. Повитуха молилась, чтобы они выросли отважными воинами. Их четыре раза подносили к солнцу, после чего рассказывали о превратностях жизни и необходимости войны. Девочки же получали веретено и челнок в знак того, что в будущем они должны посвятить себя домашним делам».

Данная практика указывает на важную особенность ацтекского общества. Женщины играли заметную роль в Теночтитлане. Они были торговцами, врачами и жрицами, однако были исключены из нового аристократического класса, чья власть была основана на военных действиях и хищничестве. Когда именно ацтекские женщины начали терять влияние, неясно. Однако известно, что маскулинность, часто выражавшаяся в сексуальном насилии, стала частью стратегии расширения империи.

Завоёванные ацтеками народы жаловались Кортесу на изнасилования и порабощение своих женщин. В 1519 году они предпочли объединиться с чужаками-испанцами.

Для знатных ацтеков жизнь состояла из состязаний и завоеваний. Данное мировоззрение сформировалось ещё в то время, когда они были воинами-кочевниками и захватчиками. Пленных врагов кормили и содержали в роскоши, но в итоге приносили в жертву, чтобы отплатить богам за дар жизни.

Темпло Майор стал самым настоящим конвейером ритуальных убийств. При виде этого зрелища некоторые испанцы решили, что правящие классы ацтеков заключили сделку с дъяволом.

Ацтеки определённо преуспели в попытке произвести впечатление на своих соседей: образ тысяч пленников, смиренно ожидающих того, чтобы жрецы в масках вырвали им сердце, трудно стереть из памяти. Однако в остальном ацтеки XVI века имели вполне знакомую испанцам систему управления; несомненно более знакомую, чем всё увиденное ими на Карибах или на болотах и в саваннах Юкатана. Монархия, иерархия власти, армия и организованная религия были очень развиты. А города Мексиканской долины, по словам некоторых испанцев, превосходили города Кастилии. Законы регламентировали отношения между правителями и их подданными, диктовали всё — от формы одежды до половой жизни. Вопросами дани и налогов занимался calpixque, который выбирался из простого народа и не имел возможности превратить знание административных процедур в источник власти. На завоёванных территориях местная знать держалась в узде благодаря системе покровительства, связывавшей их со спонсорами при ацтекском дворе. Это перекликалось с испанской практикой aeque principali, согласно которой недавно завоёванным территориям предоставлялась автономия в обмен на дань.

Как и испанские Габсбурги, ставшие их сюзеренами, ацтекская воинская знать начала с самых низов и создала одну из крупнейших империй в мире. Однако даже Тройственный союз ацтеков не шёл ни в какое сравнение с тем, что конкистадоры обнаружили в Перуанских Андах.

В Испании, как и в большей части Евразии, горы служили убежищем от королей и императоров; бунтари, бандиты и еретики скрывались в высокогорных районах. Но у инков всё было наоборот. Горы были хребтом империи. Это королевство наоборот (с точки зрения европейцев) в Андских Кордильерах называлось Тауантинсуйу, то есть «четыре объединённых провинции» владений Сапа Инки.

Знатные инки, жившие в столице империи, Куско, где, по слухам, даже трава была золотой, взимали трудовую повинность с миллионов подданных, проживавших от Кито до Сантьяго. Властвуя над 80 смежными провинциями и многочисленными этническими группами, к концу XV века инки построили нечто вроде всемирной монархии, о которой Габсбурги, правившие разрозненными территориями, могли только мечтать. Тем не менее, если Тауантинсуйу и можно назвать государством, то это было государство в процессе становления.

Тогда как ацтеки ассоциируются с массовыми убийствами, инки изображаются умелыми управленцами.

Мыслители-просветители вроде мадам де Графиньи создали концепции государства всеобщего благосостояния и государственного социализма на основе историй об Империи инков. На самом же деле в Андах царило неравенство. Империя простиралась на 2500 миль. В деревнях, расположенных вдалеке от Куско, Чан-Чана и других центров королевской власти, центральный аппарат почти отсутствовал; многие деревни были самоуправляемыми.

Испанский хронист Хуан Поло де Ондегардо был поражён, узнав, что хотя деревни Анд и имели сложный административный аппарат, этот аппарат создавался на местах на основе общин, или айллу. Местные сообщества лишь немного адаптировали айллу, чтобы платить империи дань и трудовую повинность.

Центр империи инков кардинально отличался от центра империи ацтеков. Монтесума, несмотря на всю помпезность его дворца (в котором было всё — от вольера с птицами до комнат для труппы карликов-шутов), официально был всего лишь тлатоани («первым оратором») в совете, а его империя — союзом трёх городов. Империя ацтеков была не более чем конфедерацией знатных семей. Весь спектакль с кровопролитием был отчасти основан на том же духе соперничества, который стоял за играми в мяч и философскими спорами. Инки же утверждали, что их правитель был самим Солнцем. Двор инков был инкубатором власти. В его стенах жили не только король и его сестра (которая одновременно была королевой — Койей), но также главы администрации, верховные жрецы и имперская гвардия. Большинство из этих людей были кровными родственниками короля.

Будучи богом, Сапа Инка был бессмертным. Тела бывших королей подвергались мумификации, как тела египетских фараонов; как и египетские фараоны, они правили из могилы и регулярно получали подношения от бывших подданных. Однако в отличие от египетских мумий, которые оставались в своих гробницах, тела перуанских королей извлекались из могил, чтобы «присутствовать» на собраниях и празднествах. (Одна из причин, по которым каждый новый правитель должен был расширять империю, заключалась в том, что от своего предшественника он наследовал лишь армию; двор, земли и подданные оставались за покойным).

Самые важные чиновники были «почётными инками», которые хоть и не были прямыми родственниками суверена, но носили в ушах те же самые украшения и рассматривались как продолжение его личности. Использовались также статуи и другие заменители, однако для важных решений необходимо было личное присутствие Сапа Инки. Это означало, что двор постоянно пребывал в движении, а короля то и дело носили по «четырём провинциям» на паланкине, украшенном серебром и перьями. Это требовало огромных вложений в дорожную инфраструктуру (ландшафт Анд — один из самых сложных в мире).

Именно во время одного из таких ежегодных объездов последний Сапа Инка, Атауальпа, был похищен вдали от Куско людьми Писарро и позже убит.

Как и в случае с ацтеками, консолидация Империи инков сопровождалась сексуальным насилием и привела к изменениям гендерных ролей. То, что поначалу было брачной системой, стало образцом для классового угнетения. В той части Анд, где существовали разные социальные слои, женщины традиционно выходили замуж за представителей семьи, имевшей более высокий статус. Принято было говорить, что род жениха «завоёвывал» род невесты. Со временем метафора превратилась в буквальное положение дел. Завоевав новую территорию, инки сразу же строили там храм и заставляли определённое количество местных девственниц становиться «невестами Солнца», которыми Сапа Инка мог распоряжаться по своему усмотрению. Подданные короля стали называться «завоёванными женщинами». Представители местной знати соперничали между собой, чтобы обеспечить своим дочерям место при дворе.

Но что насчёт знаменитой административной системы инков?

Она действительно существовала. Учёт вёлся при помощи верёвок с узелками (кипу), которые описал Педро де Сьеса де Леон в своей книге «Хроника Перу» (1553). Однако испанские хроникёры не описали как в точности была устроена эта система, а после того как использование кипу было официально запрещено в 1583 году, у местных специалистов не осталось причин, чтобы записывать свои знания. Учёные спорят о том, можно ли считать кипу формой письменности. В доступных нам источниках описывается основанная на кипу система исчисления с иерархией цветов; судя по всему, самые сложные комбинации нитей содержали информацию топографического и генеалогического характера, а также вероятно рассказы и песни.

Во многих отношениях империи ацтеков и инков были идеальными мишенями для завоевателей. И та, и другая имела столицу с королём, которого можно было захватить в плен или убить, и была населена народами, которые либо привыкли к подчинению, либо были готовы свергнуть центральную власть, объединившись с конкистадорами.

Если империя полагается на военную силу, то более мощная империя может без труда захватить её территорию, ведь нужно лишь установить контроль над столицей — как это сделали Кортес, осадивший в 1521 году Теночтитлан, и Писарро, захвативший Атауальпу в Кахамарке в 1532 — и дело будет сделано.

Там, где могущественных королевств нет — либо потому что их никогда не существовало, как в большей части Северной Америки и Амазонии, либо потому что население отвергло центральное правительство — всё намного сложнее.

Показательный пример подобной децентрализации — территория, населённая носителями различных майяских языков: полуостров Юкатан и высокогорья Чьяпаса и Гватемалы. На момент испанского завоевания этот регион был разделён на множество крошечных княжеств, городков и деревень. Их завоевание было долгим и трудным, и как только оно было завершено (или, как только испанцы решили, что оно было завершено), новые власти сразу же столкнулись с бесчисленными народными восстаниями.

В 1546 году коалиция повстанцев-майя выступила против испанских поселенцев, и несмотря на жёсткие ответные меры, восстание так и не удалось подавить; в XVIII веке прокатилась вторая большая волна бунтов; а в 1848 году в ходе массового восстания почти удалось выбить потомков поселенцев из Юкатана (осада столицы, города Мериды, была прервана из-за посевной). Юкатанская война рас продлилась несколько поколений. Повстанцы продолжали скрываться в некоторых частях штата Кинтана-Роо вплоть до Мексиканской революции XX века; можно сказать, что это восстание продолжается и сегодня (хоть и в иной форме) сапатистами, которые контролируют большую часть штата Чьяпас. На этих территориях, где на протяжении веков не было ни империй, ни крупных государств, женщины всегда играли важную роль в борьбе с колонизаторами, как в качестве участниц вооруженного сопротивления, так и в качестве защитниц коренных традиций.

Это антиавторитарное движение может показаться неожиданным тем, кто знает Империю майя как часть триумвирата цивилизаций Нового Света: ацтеки—майя—инки. Искусство классического периода майя (150—900 годы н. э.) очень изысканно. Большая его часть была создана в городах, существовавших на территории Петенского тропического леса. Ранее считалось, что майя этого периода были организованы в королевства, как в Андах и центральной Мексике, только меньшего размера; однако до недавнего времени во внимание принимались скульптуры и надписи, созданные по заказу самих правящих элит. Вполне ожидаемо, они были посвящены деяниям великих правителей, особенно их завоеваниям. За гегемонию в низинах соперничали альянсы независимых городов-государств, возглавляемые двумя конкурирующими династиями — Тикаль и Калакмуль.

Памятники многое сообщают нам о ритуалах, которые правители соверашли для общения со своими обожествлёнными предками, но очень мало о том, какой была жизнь простого народа, не говоря уже о том, что простые люди думали о претензиях своих правителей на вселенскую власть.

Даже если бы в классический период были такие же движения и восстания, как в колониальный, у нас было бы мало шансов о них узнать. Однако мы знаем, что в последние годы классического периода женщины стали чаще фигурировать в скульптурах и надписях, не только как супруги, принцессы и матери, но и как могущественные правительницы и медиумы. Мы также знаем, что в IX веке классическая политическая система майя разрушилась, и большинство крупных городов были покинуты.

Археологи спорят о том, что произошло. Согласно некоторым теориям, причиной стало народное сопротивление — сочетание дезертирства, массовых протестов и бунтов — однако многие не решаются проводить однозначное разграничение между причиной и следствием.

Важно отметить, что одно из немногих городских сообществ, которое не только уцелело, но и продолжило развиваться, было расположено в северной части низин, окружавших Чичен-Ицу. Здесь королевская власть приобрела сугубо церемониальный, даже театральный характер, а управление перешло в руки коалиции, сформированной из выдающихся воинов и жрецов. Бывшие королевские дворцы в этот «пост-классический» период превратились в залы для собраний местных представителей.

К моменту прибытия испанцев, через шесть столетий после краха городов в Петенском бассейне, майяские сообщества уже стали децентрализованными и были разделены на многочисленные города и провинции, во многих из которых не было королей. Книги Чилам-Балам, пророческие тексты, написанные в конце XVI века, повествуют о печальной участи, постигшей правителей-деспотов. То есть, есть все основания полагать, что дух бунтарства в этом регионе зародился как минимум во времена Карла Великого (VIII век н.э.), а правителей майя на протяжении веков неоднократно свергали.

Спору нет, классическая художественная традиция майя прекрасна, одна из лучших в истории. При этом произведения искусства «пост-классического» периода часто выглядят неказистыми. Однако кто из нас предпочёл бы жить во времена правления мелкого военачальника, который с одной стороны покровительствует изящным искусствам, а с другой любит вырывать сердца из груди живых людей?

Само собой, об истории не принято судить с этой точки зрения. И стоит спросить, почему. Возможно, отчасти виноват ярлык «пост-классического» периода, который подразумевает упадок. Подобные мыслительные привычки — одна из причин, по которым периоды относительных свободы и равенства задвигаются на задний план истории.

Стоит подробнее остановиться на этом моменте прежде чем продолжить тему трёх форм власти.

Отступление, посвящённое «образу времени» и тому, как метафоры роста и упадка создают искажённое представление об истории

История и археология изобилуют терминами с приставками «пост-» и «прото-», «промежуточный» и «конечный». Отчасти эти термины — продукт культурологии начала XX века. Алфред Крёбер, выдающийся антрополог своего времени, десятилетиями искал закономерности, лежащие в основе развития и упадка культур. Это был очень амбициозный проект, однако по прошествии многих лет Крёбер пришёл к выводу, что таких закономерностей не существует.

Тем не менее, размышляя об истории сегодня, мы неизбежно делаем это так, как будто такие закономерности существуют. Цивилизации обычно сравнивают либо с цветами — говоря о расцвете и увядании — либо со зданиями, которые медленно строятся, но могут внезапно рухнуть. Термин «крах» используется применительно к краху классической цивилизации майя, который заключался во внезапном опустении сотен поселений и исчезновении миллионов людей; но он также используется применительно к «краху» Древнего царства Египта, хотя в этом случае упадок касался лишь власти элит, правивших из Мемфиса.

Даже в случае с майя, называть весь период с 900 по 1520 год «пост-классическим» означает подразумевать, что он представляет собой не более чем упадок золотого века. Точно так же термины вроде «Протодворцовый период в истории Крита» или «Додинастический Египет» подразумевают, что минойцы и египтяне веками только тем и занимались, что вели подготовительную работу, приведшую их к золотому веку и возникновению стабильного правительства.

В случае с Уруком, например, по меньшей мере семь столетий самоуправления (также называемые «додинастическим» периодом) отметаются как не более чем прелюдия к «настоящей» истории Месопотамии — истории завоевателей, династий, законодателей и королей.

Одни периоды отвергаются как предисловия, другие как послесловия, а третьи становятся «промежуточными».

Самый показательный пример — опять же Египет. Историю Егпита принято разделять на Древнее, Среднее и Новое царства, которые разделяют «промежуточные» периоды, часто описываемые как время «хаоса и культурного упадка». На самом же деле, это просто периоды, когда в Египте не было единого правителя. Власть либо переходила к местным группам, либо меняла свою природу. Вместе взятые, эти периоды составляют примерно треть древней истории Египта и содержат некоторые очень важные политические события.

Взять, к примеру, Фивы между 754 и 525 годом до н.э., когда пять незамужних, бездетных принцесс (ливийского и нубийского происхождения) получили титул «Супруги бога Амона», который подразумевал не только религиозную, но и огромную экономическую и политическую власть. На официальных изображениях эти женщины имеют тронные имена, написанные внутри картушей (как короли), и изображены делающими подношения богам. Они также владели обширными землями и имели в своем распоряжении большой штат жрецов и писцов. Женщины крайне редко обладали такой властью, особенно занимая должность, предназначенную для незамужних. Однако этому политическому новшеству уделяется мало внимания, поскольку оно относится к «промежуточному» или «позднему» периоду, что указывает на его временность и даже упадочность.

Быть может вы думаете, что деление на Древнее, Среднее и Новое царства само по себе очень древнее. Но это не так.

Данная классификация была предложена египтологами в конце XIX века. Термины, которые они использовали (изначально «империя», а позже «королевство»), были позаимствованы из европейской политики. Ведущую роль сыграли немецкие, особенно прусские учёные. Их склонность рассматривать историю древнего Египта как череду циклов объединения и разделения отражает политическую историю бисмарковской Германии, авторитарное правительство которой пыталось создать единое национальное государство из отдельных мелких регионов. После окончания Первой мировой войны, когда старые монархии Европы пали, ведущие египтологи вроде Адольфа Эрмана даровали «промежуточным» периодам место в истории, сравнивая конец Древнего царства с Октябрьской революцией.

Сегодня очевидно, что эти хронологии отражают политические взгляды своих создателей. Почему же они стали каноническими?

Взять, к примеру, Среднее царство (2055—1065 годы до н.э.), когда Египет предположительно перешёл от хаоса первого промежуточного периода к стабильному правительству, что принесло с собой возрождение искусства и литературы. Даже если отбросить вопрос о том, был ли «промежуточный» период периодом хаоса, Среднее царство также можно охарактеризовать как период жестоких конфликтов на почве преемственности власти, непомерных налогов, ущемления этнических меньшинств и принудительного труда — не говоря уже о нападении на соседей ради рабов и золота.

Как бы их ни ценили египтологи, изысканная литература («Сказание Синухе») и культ Осириса не сильно облегчали участь тысяч людей, насильно призванных на воинскую службу и вынужденных выполнять принудительный труд, или подвергавшихся преследованиям меньшинств, деды которых мирно жили в более ранние «тёмные века».

То, что верно в отношении времени, верно и в отношении пространства. Наше представление о последних 5000 лет истории — это шахматная доска из городов, империй и королевств; однако на самом деле все они были скорее исключениями, островками политической иерархии, окружёнными обширными территориями, обитатели которых либо вообще не существуют для историков, либо определяются как «конфедерации племён», «амфиктионии» и «сегментарные сообщества». Мы кое-что знаем о том, как были устроены подобные сообщества в Африке, Северной Америке, Центральной и Юговосточной Азии, где они продолжали существовать до недавних времён, но мы знаем очень мало о том, как они функционировали в период, когда были самой распространённой формой в мире.

По-настоящему радикальным шагом было бы рассказать историю человечества с точки зрения промежуточных эпох и мест. В этом смысле данный текст не радикален; мы преимущественно рассказываем ту же самую историю, однако мы по крайней мере пытаемся показать, что меняется, когда мы отказываемся от привычки искать в древнем мире современное государство в его зачаточной фазе. Мы допускаем, что, рассматривая эпохи и места, которые обычно связываются с «зарождением государства», мы на самом деле наблюдаем кристаллизацию очень разных систем, каждая из которых состоит из уникального сочетания насилия, знания и харизмы — наших трёх элементарных принципов власти.

Ценность нового подхода будет определяться на основании того, поможет ли он объяснить случаи, которые ранее считались аномалиями — то есть древние политии, которые не вписываются ни в какое из традиционных определений государства. Начнём с ольмеков, которые считаются первой великой мезоамериканской цивилизацией.

О политике как спорте

Археологи точно не знают, как охарактеризовать ольмеков. Учёные начала XX века называли их художественным или культурным «горизонтом», так как трудно было найти название для стиля — легко распознаваемого благодаря нескольким видам керамики, антропоморфным фигуркам и каменным скульптурам — распространённого между 1500 и 1000 годами до н.э. на обширной территории перешейка Теуантепек, в Гватемале, Гондурасе и южной части Мексики.

Кем бы ни были ольмеки, они стали «материнской культурой» мезоамериканских цивилизаций благодаря изобретению календаря, системы письма и игры в мяч.

Тем не менее, нет оснований считать, что ольмеки были единой этнической или политической группой. Археологи установили, что цивилизация ольмеков имела центр, располагавшийся в болотистой местности штата Веракрус. Именно здесь возникли города Сан-Лоренсо и Ла-Вента. О внутренней структуре этих ольмекских городов по-прежнему известно мало. В их центре вероятно находились пирамиды, вокруг которых были разбросаны жилые дома и фермы.

Что мы можем сказать о структуре ольмекского общества? Мы знаем, что оно не было равным. Пирамиды и другие памятники указывают на то, что, по крайней мере в определённые времена года, элиты имели в своём распоряжении огромное количество рабочих. Однако в остальном связи между центром и периферией были на удивление поверхностными. Крах Сан-Лоренсо, первого крупного ольмекского города, например, существенно не повлиял на экономику региона.

Ключ к пониманию политической структуры ольмеков предоставляют гигантские базальтовые головы, которые многие считают главным достижением этой культуры. На создание каждой из них вероятно уходило много часов.

Судя по всему, скульптуры изображают правителей ольмеков, но примечательно, что на головах у них кожаные шлемы игроков в мяч.

Несомненно существовали и площадки для игры. Мы не знаем, в какую именно игру играли ольмеки, но если она была похожа на более поздние игры майя и ацтеков, то площадки наверняка были узкими и длинными, а две команды, состоявшие из членов высокопоставленных семей, играли тяжёлым резиновым мячом, соперничая за честь и славу. Логично предположить, что существовала прямая связь между играми и становлением ольмекской аристократии.

Каменные площадки для игры в мяч были такой же важной частью майяских городов, как и пирамиды. Даже верховные божества майя играли в мяч. В эпосе Пополь-Вух смертные герои и боги подземного царства играют друг против друга; герои-близнецы Хун-Ахпу и Шбаланке в итоге побеждают богов и занимают место на звёздном небе.

Тот факт, что в величайшем эпосе майя игре в мяч выделяется такое важное место, сообщает нам, насколько важной была эта игра для майя с точки зрения категорий харизмы и власти. Не менее важна и иероглифическая лестница в Яшчилане, которая была построена в честь восхождения на трон (в 752 году н.э.) самого знаменитого правителя майя, Яшун-Балама IV («Птицы-Ягуара»). В центральной части лестницы он изображён играющим в мяч. По обе стороны от него стоят карлики-слуги, а сам король готовится ударить по огромному резиновому мячу, внутри которого — тело пленного. Одной из главных целей войны для майя был захват в плен высокопоставленных врагов ради получения выкупа. Если выкуп не выплачивался, пленные убивались в ходе игр в мяч. Несчастный на изображении — это некто «Драгоценный Череп», правитель вражеского города, чьё унижение было настолько важно для Яшун-Балама, что тот решил изобразить эту сцену на перемычке близлежащего храма.

В некоторых частях Америки спортивные игры служили заменой войне. Для майя одно было продолжением другого. Битвы и игры составляли ежегодный цикл королевских состязаний. И те, и другие зафиксированы на памятниках майя как ключевые события в жизни правителей. Вероятно эти игры также служили формой массового развлечения, культивировавшего определённый сорт аудитории — тот сорт, который наслаждается гладиаторскими боями и поэтому воспринимает политику как противостояние противоборствующих сил. Несколькими веками позднее испанские конкистадоры описали ацтекскую игру в мяч в Теночтитлане, проходившую на площадке, украшённой человеческими черепами. Они писали, что простолюдины в пылу азарта делали ставки и проигрывали все свои пожитки, а иногда даже продавали себя в рабство.

Ставки были настолько высокими, что если игроку удавалось забить мяч в одно из каменных колец по бокам площадки (кольца были настолько маленькими, что задача была практически невыполнимой; обычно игра выигрывалась иными способами), игра сразу же заканчивалась, а игрок, совершивший это чудо, получал всё.

Нетрудно понять, почему ольмеки, со своей смесью политического соперничества и массовых зрелищ, считаются сегодня культурными предками более поздних мезоамериканских королевств и империй. Однако нет доказательств, что сами ольмеки обладали инфраструктурой для управления большим количеством людей. Насколько нам известно, их правители не имели в своём расопряжении ни военного, ни административного аппарата, который позволил бы им расширить свою власть. Они делали ставку на культурное влияние, сосредоточенное вокруг церемониальных центров, которые заполнялись людьми лишь во время мероприятий (вроде игр в мяч), проводившихся в согласии с сельскохозяйственным календарём, а в остальное время преимущественно пустовали.

Другими словами, если эти образования и были «государствами», то они были больше похожи на сезонную версию описанных Клиффордом Гирцем «театральных государств», в которых организованная власть осуществлялась лишь периодически в форме грандиозных, но кратковременных событий. Всё, связанное с государственным управлением, от дипломатии до накопления ресурсов, существовало лишь с целью сделать возможным проведение ритуалов.

Чавин-де-Уантар: империя, основанная на изображениях

Аналогичная ситуация в Южной Америке. На территории Перуанских Анд есть много других сообществ, существовавших до инков, которые учёные определяют как «государства» или «империи». Ни у одного из них не было письменности — начиная с 600 года н.э., многие из них использовали верёвки с узелками для ведения учёта.

Крупные центры возникли в регионе Рио-Супе ещё в 3 тысячелетии до н.э. Позже, между 1000 и 200 годами до н.э., один из центров — Чавин-де-Уантар в горах на севере Перу — распространил своё влияние на обширную территорию. «Чавинский горизонт» положил начало трём очень разным региональным культурам. В центральной части высокогорья сформировалась воинственная полития Уари. На берегах озера Титикака возник город Тиуанако (по площади примерно в два раза превосходивший Урук и Мохенджо-Даро), где благодаря системе поднятых полей местные жители выращивали злаки на морозных высотах боливийского Альтиплано. На северном побережье Перу сформировалась третья культура — Моче, известная своими роскошными захоронениями воительниц, жриц и королев.

Первые европейцы, которые взялись за изучение этих цивилизаций в конце XIX—начале XX веков, заключили, что любой город с монументальной архитектурой, распространяющий своё влияние на соседние регионы — это столица государства или империи. Как и в случае с ольмеками, это было преимущественно влияние посредством изображений — в данном случае, изображений на маленьких керамических сосудах, украшениях и тканях — а не посредством административных, военных и торговых институтов.

Взять, к примеру, сам Чавин-де-Уантар, располагавшийся в долине реки Мосна в Перуанских Андах. Когда-то археологи считали его центром доинковской империи, государства, которое контролировало территорию, простиравшуюся от тропических лесов Амазонии на востоке до Тихого океана на западе. Такой вывод был сделан на основании того, что чавинские мотивы фигурировали на керамике, украшениях и тканях во всём регионе. Но был ли Чавин действительно «Римом Анд»?

Мало что указывает на это. Чтобы понять, что на самом деле происходило в Чавине, мы должны обратиться к изображениям и тому, что они сообщают нам о роли видений в чавинском представлении о власти.

Чавинское искусство — это не повествования в иллюстрациях и не пиктографическая система письма. Вот почему мы можем быть уверены, что имеем дело не с империей. Настоящие империи отдают предпочтение монументальному фигуративному искусству, смысл которого понятен тем, на кого они хотят произвести впечатление.

Если император персов приказывал вырезать своё изображение на склоне горы, то это делалось так, чтобы кто угодно, даже обитатель далёких земель мог узнать в нём великого короля.

Чавинские же изображения не предназначены для непосвящённых. Неподготовленный глаз распознаёт даже самые элементарные формы лишь после тщательного изучения. Некоторые из этих изображений учёные называют «монстрами», но они не имеют ничего общего с кентаврами, гриффонами и прочими примитивными составными персонажами с древнегреческих ваз или месопотамских скульптур. Это совершенно иная визуальная вселенная, царство оборотней, в котором нет постоянных и завершённых форм. В чавинском искусстве изображения не подражают реальности, а служат визуальными ключами.

До недавнего времени многие коренные сообщества по-прежнему использовали подобные системы для передачи эзотерического знания о ритуалах и путешествиях шаманов в мир духов. В Евразии существовали схожие мнемонические техники: люди, которые запоминали истории, речи или списки, имели свои «места памяти», проходы или помещения, с которыми соотносились запоминающиеся образы, каждый из которых ассоциировался с определёнными событием или названием. Можно только догадываться, как интерпретировали бы эти изображения археологи, не зная контекста.

Мы можем быть уверены, что чавинские изображения описывают путешествия шаманов; не только из-за их причудливости, но и из-за многочисленных фактов, указывающих на изменённое состояние сознания.

В городе были обнаружены ложечки для нюхательного порошка, маленькие украшенные орнаментами ступки и курительные трубки из кости; а на изображениях фигурируют мужские фигуры с клыками и в змеиных головных уборах, держащие стебель кактуса Сан-Педро. Из этого растения получают вачуму, настойку на основе мескалина, вызывающую видения. Вокруг других мужских фигур изображены листья дерева vilca (Anadenanthera colubrina), содержащие мощный галлюциноген.

Городской ландшафт Чавина не содержит никаких указаний на существование светского правительства. Нет ни военных укреплений, ни административных зданий. Напротив, всё указывает на отправление ритуалов и посвящение в эзотерическое знание. Именно об этом коренные жители говорили испанцам, прибывшим сюда в XVII веке. Чавин, утверждали они, всегда был местом паломничества, куда стекались главы знатных семей в поисках видений и пророчеств.

Храмы Чавина содержат каменные лабиринты и висячие лестницы, предназначенные не для массового поклонения, а для индивидуальных обрядов инициации. Узкие корридоры, в которых есть место лишь для одного человека, выводят к крошечному святилищу с монолитом, покрытым изображениями.

Самый известный из таких монолитов — это Лансон, гранитный столб высотой около 13 фунтов, вокруг которого был построен Старый храм Чавина. Копию стелы, предположительно изображающей бога, одновременно являющегося осью мира и центральной колонной между противоположными концами шаманской вселенной, можно увидеть в Музее Нации в Лиме. А созданный 3000 лет назад оригинал по-прежнему находится в центре тёмного лабиринта.

Если Чавин и был «империей», то это была империя, основанная на изображениях, связанных с эзотерическим знанием. Ольмек же был «империей», основанной на зрелищах, соревнованиях и личных качествах политических лидеров. Ни та, ни другая цивилизация не была похожа на Римскую империю, Империю Хань, империи инков и ацтеков. Ни одна из них также не обладала характеристиками государства (монополией на насилие, административной иерархией и т.д.). Подобные образования, как правило, называют «сложными вождествами», но данный термин мало о чём говорит.

Мы предлагаем рассматривать эти необычные случаи через призму трёх элементарных принципов власти: контроля над насилием, контроля над знанием и политики харизмы. В каждом из этих образований акцент был сделан на одной из форм власти.

В случае Чавина власть над большим и рассредоточенным населением осуществлялась благодаря контролю над определённым видом знания (это немного напоминает «государственные тайны» более поздних бюрократических режимов, хотя знание, конечно же, было совершенно иного рода и не было подкреплено военной силой). У ольмеков власть сводилась к регламентированной борьбе за признание, сочетавшей в себе элементы игры и риска — яркий пример политической конкуренции.

Эти режимы можно назвать «режимами первого порядка», так как они были организованы вокруг одной из трёх элементарных форм власти (Чавин — контроля над знанием, ольмеки — политики харизмы).

Возникает закономерный вопрос: есть ли примеры третьего варианта, то есть сообщества с развитым принципом сувернитета (монополии на безнаказанное применение насилия) без аппарата для контроля над знанием и политической конкуренции. Таких примеров множество. Само собой, существование подобного сообщества трудно было бы установить на основании одних лишь археологических находок, однако, к счастью, здесь у нас есть примеры более недавних америндских сообществ и описывающие их письменные источники.

Мы должны быть начеку, так как эти источники были написаны европейцами, которые не только привносили собственные предрассудки, но и описывали сообщества, уже находившиеся в процессе распада по вине самих европейцев. Тем не менее, во французских источниках XVIII века мы находим именно ту систему, которая нам нужна. Натчез, которые называли себя «народом Солнца», считаются единственным примером божественного права к северу от Рио-Гранде. Их правитель пользовался абсолютной властью, сопоставимой с властью Сапа Инки и египетского фараона; однако у них не было бюрократии и политической кокуренции. Насколько нам изветсно, никому не приходило в голову называть данную систему «государством».

О сувернитете без «государства»

Образ жизни натчезов описал в начале XVIII века французский иезуит Матюрен ле Пети. Больше всего его поразили их религиозные обряды, отправлявшиеся в поселении, которое во всех французских источниках называется Великой деревней. В её центре располагалось два земляных возвышения, между которыми была открытая площадка. На одном из возвышений стоял храм, а на другом нечто вроде дворца правителя-Солнца, в котором могло поместиться до 4 тысяч человек, то есть целое племя.

Храм, внутри которого горел вечный огонь, был посвящён основателю королевской династии. Текущий правитель, его брат (Татуированный Змей), и его старшая сестра (Белая Женщина) почитались как боги. В их присутствии каждый обязан был кланяться и пятиться назад. Никому, даже женам короля, не позволено было делить с ним трапезу. Даже наблюдать за тем, как он ест, могли только избранные. Члены королевской семьи жили в Великой деревне, лишь изредка покидая её пределы. Сам король появлялся на публике в основном во время важных ритуалов или во время войны.

Ле Пети и его соотечественники — подданные Людовика XIV, тоже называвшего себя «королём-солнцем» — сразу же заметили параллели и поэтому решили подробно описать происходившее в Великой деревне. У Солнца натчезов, возможно, и не было величия Людовика XIV, но он с лихвой компенсировал это личной властью.

Французов особенно впечатлили произвольные казни, конфискация имущества и то, что на королевских похоронах члены племени — как казалось, добровольно — соглашались быть убитыми, чтобы отправиться за королём в иной мир.

На протяжении большей части года Великая деревня пустовала. Другой француз, отец Пьер де Шарлевуа, писал: «Великая деревня натчезов на данный момент состоит всего из нескольких хижин. Причина, как я слышал, в том, что дикари, чей великий вождь имеет право забирать у них всё, чем они владеют, стараются держаться от него как можно дальше; как следствие, многие деревни находятся на солидном расстоянии отсюда».

Вдалеке от Великой деревни рядовые натчезы жили своей жизнью и нередко откровенно игнорировали своих правителей. Раскопки в районе Натчез-Блаффс подтверждают это и указывают на то, что данное «королевство» включало полуавтономные области, в том числе много поселений, которые были крупнее и богаче, чем Великая деревня.

Это может показаться странным, но подобые ситуации — не редкость в истории. Солнце натчезов был сувереном в классическом смысле слова, то есть стоял выше закона, соответственно закон был к нему не применим. Подобное положение дел можно обнаружить почти где угодно, от Болоньи до Мбанза-Конго. Точно так же как боги не связаны законами морали — поскольку понятие о добре и зле мог создать только тот, кто сам превыше добра и зла — так и короли, получающие свою власть свыше, стоят выше всех человеческих категорий. Однако короли одновременно выступают создателями системы правосудия. Так было и у натчез. Великое Солнце считался потомком сына солнца, спустившегося на землю с кодексом законов, самыми важными из которых были запреты на воровство и убийство. Однако сам Великое Солнце демонстративно нарушал эти предписания, подтверждая тем самым свой божественный статус.

Недостаток такой власти (по крайней мере, с точки зрения суверена) в том, что её невозможно делегировать.

Власть короля распространяется лишь так далеко, как далеко он может зайти. В этих пределах его власть абсолютна; дальше она начинает резко ослабевать. Вот почему, когда административный аппарат отсутствует, требования власти можно просто игнорировать.

Даже такие абсолютные монархи Ренессанса как Генрих VIII и Людовик XIV испытывали огромные трудности с делегированием власти, то есть с убеждением своих подданных в том, что представители короля заслуживают такого же почтения, как и сам король. Даже имея в своём распоряжении административный аппарат, нужно ещё заставить администраторов делать то, что им поручено — а также убедить других дать вам знать, если этого не происходит. Многочисленные попытки короля Пруссии Фридриха II Великого отменить крепостное право каждый раз наталкивались на сопротивление бюрократов, которые либо просто игнорировали его приказы, либо утверждали, что их содержание следует интерпретировать противоположным образом.

Французские авторы были отчасти правы: натчез действительно были чем-то вроде уменьшенной версии Версальского дворца. С одной стороны, власть Великого Солнца была ещё более абсолютной (Людовик не мог казнить кого-то, просто щёлкнув пальцами); с другой, он был ещё более ограничен в своих возможностях по расширению власти (Людовик имел в своем распоряжении административный аппарат). Главной задачей Великого Солнца было просить о здоровье, плодородии и процветании для своего народа у первого законотворца, который при жизни был настолько ужасным и жестоким, что в итоге согласился быть превращённым в каменную статую и заключённым в храме, где никто не мог его увидеть.

Пример натчез наглядно демонстрирует принцип, согласно которому ограничение свободы короля является ключом к его ритуальной власти.

Суверенная власть всегда сопровождается символическим разрывом с моральным порядком; вот почему короли совершают ужасные вещи вроде убийства братьев, браков с сёстрами, осквернения останков своих предков и так далее.

Эти же действия утверждают короля как нового законотворца и верховного судью, точно так же как верховные боги часто изображаются одновременно метающими молнии без разбора и судящими поступки людей.

На протяжении большей части истории внутренняя динамика суверенной власти была именно такой: правители пытались утвердить свою власть; их подданные либо полностью избегали королей, либо окружали их бесконечными ритуальными ограничениями. В итоге правители оказывались по сути заточёнными в своих дворцах — а иногда, как писал в своей «Золотой ветви» Джеймс Фрэзер, их ждало ритуальное убийство.

Ещё один показательный пример сувернитета без государства мы обнаруживаем в Южном Судане, у ниллотского народа шиллук, который жил по соседству с нуэрами. Нуэры населяли земли, лучше всего подходящие для выпаса скота, тогда как шиллук жили вдоль плодородного участка Белого Нила и выращивали местный злак, дурру. В отличие от нуэров, у шиллук был король (Рет). Этот монарх, как и Великое Солнце натчезов, олицетворял сувернитет в чистом виде.

Как и Великое Солнце, Рет мог безнаказанно делать со своими подданными всё, что угодно, однако только если те находились в непосредственной близости от него. Каждый Рет обитал в отдельной столице, где совершал регулярные ритуалы с целью обеспечить плодородие и благополучие. Он крайне редко покидал своё обиталище, а когда он отправлялся в путешествие, его подданные скрывались или просто старались не попадаться ему на пути (особенно девушки). Последние вероятно делали это, чтобы их не забрали в королевский гарем. Однако статус жены короля тоже имел свои преимущества: королевские жёны выполняли функции администрации, обеспечивая связь столицы со своими родными деревнями; сообща они могли даже принимать решение о казни короля. У короля также были свои люди, часто сироты, преступники и беглецы. Если король вмешивался, чтобы разрешить спор двух деревень и одна из сторон отказывалась принять его решение, он приказывал своим людям совершить набег на эту деревню и похитить скот и другие ценности. Королевская казна, таким образом, почти полностью состояла из награбленного.

Что касается повседневной жизни, то рядовые шиллуки были настолько же независимы, как и нуэры, и разделяли неприязнь последних к исполнению приказов. Судя по всему, шиллуки рассудили, что периодическое появление непредсказуемого и жестокого суверена — лучше, чем более гуманное, но систематическое правление.

Каждый раз, когда Рет пробовал создать административный аппарат, пусть лишь с целью собрать налог с завоёванного народа, он наталкивался на всеобщее сопротивление, в результате чего либо вынужден был отказаться от своих планов, либо вовсе оказывался отстранён от власти.

В отличие от шиллукских Ретов, чавинские и ольмекские элиты могли мобилизовать огромные ресурсы, но до конца не ясно, использовалась ли для этого вертикаль управления. Трудовая повинность вполне могла быть окружена праздничной атмосферой, как в древней Месопотамии.

Пришло время рассмотреть влияние режимов первого порядка на третью из элементарных форм свободы — свободу реорганизовывать общественные отношения, либо на сезонной, либо на постоянной основе. Это оценить труднее всего. Большинство форм власти имели элемент сезонности. В определённое время года (как это было в случае с создателями Стоунхенджа) весь аппарат власти переставал существовать. Что понять труднее всего, так это как появлялись подобные системы.

Кто придумал лабиринт в храме Чавин-де-Уантар и королевский комплекс в Ла-Венте? Если они были созданы коллективными усилями — а так вполне могло быть — то это само по себе может считаться впечатляющим проявлением свободы. Ни один из режимов первого порядка не может считаться государством — и мало кто сегодня так бы их назвал. Поэтому обратимся к одному из немногих примеров, который единогласно считается государством — Египту.

Как труд и ритуальные убийства обусловили становление древнего Египта

Если бы у нас не было письменных источников, а только археологические данные, как бы мы узнали о существовании Великого Солнца натчез? Никак. Единственным убедительным доказательством существования королевской власти были бы захоронения тел в богатом убранстве и в окружении принесённых в жертву слуг (конечно, при условии, что археологи бы их обнаружили).

При упоминании об умершем монархе, похороненном вместе со своей свитой, на ум сразу же приходят первые фараоны. Некоторые правители Первой династии Египта (3000 лет до н.э.) (которые ещё не назывались фараонами) действительно были похоронены таким образом. Однако Египет в этом отношении не единственный пример.

Захоронения королей в окружении десятков, сотен, а в некоторых случаях и тысяч убитых можно найти почти в любой части света, где существовала монархия — от Ура в Месопотамии и Кермы в Нубии до государства Шан в Китае.

Стоит подробней проанализировать эти массовые убийства, так как большинство археологов считают их индикатором процесса государствообразования. Данная практика почти всегда имеет место на протяжении первых нескольких поколений после основания новой империи или нового королевства, а затем постепенно сходит на нет. Почему королевства на первых порах обращались к этой практике? И почему позже отказывались от неё, когда их власть упрочалась?

В Аньяне, столице государства Шан, правители отправлялись на тот свет в сопровождении нескольких представителей свиты, которые принимали смерть добровольно и хоронились с почестями. Помимо слуг, в могиле также были принесённые в жертву — часто военнопленные из других династий, чьи тела, в отличие от слуг, систематически изувечивались. Вероятно это делалось для того, чтобы они не смогли стать династическими предками, а выжившие представители династии не смогли заботиться о своих умерших родственниках (важнейший семейный долг). Лишившись корней, выжившие иногда примыкали к шанскому двору. Правитель становился великим предком, лишая других возможности стать предками.

На первый взгляд кажется, что в Египте мы наблюдаем противоположную картину. Первые египетские короли (и как минимум одна королева) действительно похоронены в окружении принесённых в жертву людей, однако почти все эти люди принадлежали к близкому окружению короля. Мы знаем об этом благодаря погребальным камерам возрастом 5 тысяч лет возле города Абидос. Вокруг каждой гробницы расположены ряды из сотен второстепенных гробниц с телами придворных особ, убитых в самом расцвете сил. В захоронениях нет тел захваченных в плен врагов.

Зачем нужны были ритуальные убийства на заре египетского государства? Каким было назначение второстепенных захоронений? Имели ли они целью защитить короля от живых или живых от покойного короля? Почему среди принесённых в жертву людей было так много тех, кто при жизни заботился о короле?

Это жестокий парадокс. С одной стороны, мы имеем дело с ритуалом, который служит высшим проявлением любви и преданности. С другой, эти захоронения напоминают, что для правителя даже самые близкие подданные — это вещи, от которых можно избавиться в любой момент.

Письменные источники того времени не проливают света на ситуацию, однако сообщают одну занимательную деталь — на королевских кладбищах были похоронены как родственники королей и королев, так и простые люди, которые стали частью королевского двора благодаря своим умениям и личным качествам. Массовое жертвоприношение, которое предшествовало похоронным ритуалам, вероятно отчасти стирало различия, превращая слуг в родственников, а родственников в слуг. Позже близкие родственники королей начали помещать в могилы вместо самих себя статуэтки, изображающие их выполняющими простой труд вроде молочения зерна и приготовления еды.

Сувернитет изначально становится организующим принципом общества благодаря трансформации насилия в королевску власть. Ранняя, светская стадия массовых убийств в Китае и Египте, судя по всему, имела целью заложить основы патримониализма — системы, в рамках которой все подданные короля воспринимаются как члены королевской семьи, по крайней мере в том смысле, что все они заботятся о короле.

Превращение чужаков в членов королевской семьи и лишение их связи с предками — это две стороны одной медали. Ритуал, имеющий целью создать родство, становится способом создания королевской власти.

Массовые убийства вокруг королевских гробниц резко прекращаются во время Второй династии. Тем не менее, патримониальная полития продолжает расширяться — не в смысле расширения внешних границ Египта, которые установились на раннем этапе в ходе военных действий против соседей, а в смысле трансформации жизни подданных. Уже через несколько поколений долина и дельта Нила оказались разделены на королевские имения, каждое из которых было посвящено погребальному культу одного из бывших правителей; а вскоре после этого были основаны целые рабочие городки для постройки пирамид на плато Гизы.

На этапе постройки пирамид в Гизе трудно отрицать, что имеет место процесс государствообразования. Но пирамиды также были гробницами. В Египте этот процесс начался с сувернитета (как у натчезов и шиллуков) и вырвался из своей ритуальной клетки благодаря смерти суверена. Чтобы понять, как это стало возможным, мы должны рассмотреть Египет до Первой династии.

Но прежде чем обратиться к тому, что происходило в Египте додинастического и протодинастического периодов (4000—3100 годы до н.э.), стоит вернуться к ещё более раннему этапу истории этого региона.

Напомним, что африканский неолит — в том числе в Египте и Судане — отличался от ближневосточного. В 5 тысячелетии до н.э. акцент делался не на выращивании зерновых культур, а на разведении скота. Лучший современный пример для сравнения — нилотские народы: нуэр, динка, шиллук и ануак, которые выращивают зерновые, но считают себя скотоводами и каждый сезон переходят с одного места на другое.

Тогда как на Ближнем Востоке эпохи неолита культурный акцент (в значении декоративного искусства и главного объекта внимания) делался на домах, в Африке он делался на телах: уже на ранних этапах появляются захоронения с изысканными предметами личной гигены и сложные татуировки.

Неслучайно среди личных вещей королей Первой династии были найдены «гребень короля Джета из слоновой кости» и знаменитая «палетка Нармера». Обитатели долины Нила неолитического периода использовали более простые разновидности таких предметов ещё несколькими тысячелетиями ранее для ухода за собой и в качестве даров умершим. Во времена неолита и додинастическго периода такие предметы были доступны женщинам, мужчинам и детям. С тех пор в нилотских сообществах человеческое тело стало чем-то вроде памятника. Эксперименты с техниками мумификации начались задолго до Первой династии. Уже в период неолита египтяне занимались вопросом сохранности тел и создавали места захоронений, которые служили бы оплотами постоянства среди постоянно меняющегося общественного ландшафта.

Как постоянные перемены через 2 тысячи лет вылились в возникновение Первой династии? Территориальные королевства не возникают из ниоткуда. Всегда есть соблазн проводить аналогии с недавним прошлым. Как мы видели, современные нилоты, особенно шиллук, предпочитают непредсказуемого деспота, от которого можно в случае чего избавиться, стабильной власти. Это особенно верно применительно к народами, которые (как и многие народы, чьи предки были скотоводами) отдают предпочтение патриархату. Возможно, долина Нила в доисторический период находилась под контролем аналогов Ретов, каждый из которых имел собственное поселение и был частью патриархального рода.

Недавние археологические находки показывают, что уже к 3500 году до н.э. — то есть за 500 лет до Первой династии — в долине Нила и Нубии уже существовали захоронения мелких монархов. Мы не знаем их имён, так как тогда ещё не была развита письменность. Большинство из этих королевств были очень маленькими. Самые крупные из известных нам имели центры в Негаде и Абидосе в Верхнем Египте, Гиераконполе южнее и Кустуле в Нижней Нубии.

Поэтому до Первой династии было скорее не отсутствие сувернитета, а его избыток: обилие крошечных королевств и миниатюрных дворов. Некоторые из них оставили после себя большие гробницы с телами принесённых в жертву слуг. В самой впечатляющей гробнице, в Гиераконполе, были найдены не только тела карлика и девочек-подростков, но и личный зоопарк с экзотическими животными.

Эти короли претендовали на вселенскую власть, однако не располагали ни административным, ни военным аппаратом для контроля над подчинёнными территориями.

Как это положение дел позже сменилось огромной аграрной бюрократией династического Египта? Отчасти ответ кроется в изменении отношения к обязанностям живых перед умершими. Нужно ли заботиться о покойных королях? Испытывают ли умершие предки голод? По неизвестным причинам, около 3500 года до н.э. начал преобладать положительный ответ на эти вопросы. Кормить предков решено было довольно экзотической и дорогой едой: дрожжевым хлебом и ферментированным пшеничным пивом, чаны для которого стали регулярно появляться в гробницах. Неслучайно выращивание пшеницы, которое к тому моменту уже долгое время практиковалось в долине Нила, стало в этот период более распространённым.

Аграрный и церемониальный факторы совпали, обусловив эпохальную перемену: возникновение первого в мире крестьянства. Периодический выход Нила из берегов поначалу препятствовал постоянному зонированию земель; вероятно в итоге зонирование обусловили не природные условия, а необходимость поставлять хлеб и пиво для церемоний. Важно было иметь в своём распоряжении не только достаточно пахотной земли, но и быков и плуги, которые стали ещё одним новшеством 4 тысячелетия до н.э. Семьи, которые не имели доступа к ресурсам, вынуждены были добывать хлеб и пиво иным способом. Стали возникать долги, а с ними появилось и классовое разделение, ведь значительная часть населения была лишена возможности самостоятельно заботиться о предках.

В Перу мы обнаруживаем аналогичную тенденцию: параллельно с повседневной диетой, основанной на чуньо (промороженных высушенных клубнях картофеля), появляется новый продукт — чича (маисовое пиво), которое считалось напитком богов. К моменту испанского завоевания маис стал незаменимой ритуальной культурой как для богатых, так и для бедных. Те, у кого не было возможности его выращивать — или те, кто жил высоко на альтиплано — в стремлении его заполучить часто влезали в долги перед королевским двором.

Примерно к 3500 году до н.э. относятся первые известные археологам пекарни и пивоварни. Поначалу они находились вблизи кладбищ, а позже — при дворцах и гробницах. Постепенное расширение королевской власти, а с ней и административного аппарата, началось в Египте во время Первой династии (или немного раньше) с создания комплексов, предназначавшихся для обеспечения умерших королей всем необходимым. К моменту постройки пирамид Гизы хлеб и пиво производились в промышленных масштабах для обеспечения продвольствием рабочих, занятых на строительстве королевских комплексов.

В рабочем городке Гизы было найдено несколько тысяч керамических форм для выпечки больших буханок хлеба, известного как беджа. Группы рабочих ели этот хлеб с мясом и запивали пряным пивом. Последнее играло важную роль в обеспечении сплочённости среди сезонных рабочих.

Можно сказать, что государство — это сочетание насилия с общественным механизмом, цель которого — забота и служение. Однако здесь кроется парадокс. Забота — это противоположность механического труда, так как характеризиуется избирательностью.

Если у институтов, которые мы зовём государствами, есть некие общие черты, то одной из них должна быть тенденция к абстрагированию инстинкта заботы; сегодня он, как правило, переносится на нацию. Быть может, мы мгновенно узнаём в Египте государство именно потому, что преданность его народа также была спроецироана на абстракцию: правителя и покойную элиту. Благодаря этому система могла рассматриваться одновременно как семья и как механизм. Большая часть человеческой деятельности была направлена «вверх»: либо на заботу о правителях (живых и мёртвых), либо на помощь правителям в заботе о богах. Считалось, что вся эта деятельность генерирует нисходящий поток божественной благодати.

Трудности начинаются, когда мы пытаемся применить данную парадигму в любом другом месте. Ранее мы отмечали параллели между Египтом и Перу. Однако они лишь подчёркивают, насколько отличались от них другие «ранние государства».

Различия между разными «ранними государствами» от Китая до Мезоамерики

Примеры Египетского царства и Империи инков показывают, что происходит, когда сувернитет в сочетании с бюрократией распространяется на обширной территории. Вот почему они считаются первыми государствами, несмотря на то, что их разделяет значительное пространство и время. Ни одно другое из канонических ранних государств не прошло тот же путь.

Месопотамия раннего династического периода, например, состояла из десятков городов-государств разных размеров, каждым из которых управлял харизматичный король-воин, наделённый выдающимися личными и физическими качествами. Неизвестно, претендовал ли кто-нибудь из ранних правителей Месопотамии на обладание суверенной властью. Города, которыми они предположительно правили, существовали на тот момент уже несколько столетий и имели долгую традицию самоуправления. Каждый из них имел своих местных богов и систему управления храмами. Короли не претендовали на роль богов, а были наместниками богов на земле, то есть представителями суверенной власти.

Следствием этого было динамическое взаимодействие между двумя принципами — административным порядком речных долин и индивидуалистической, героической политики высокогорий — которые изначально противопоставлялись друг другу. Источником суверенной власти были только боги.

В случае с майя всё было иначе. Классический правитель майя (Ахав) был инкарнацией бога, охотником и воином, чьё тело во время битвы и ритуального танца становилось вместилищем духа героя-предка или божества. На космос проецировался принцип бюрократии. Правители классического периода не располагали развитым административным аппаратом, однако представляли себе космос как некое подобие административной системы, руководимой постоянными законами: сложную систему небесных и подземных колёс, позволявшую, помимо прочего, точно установить даты рождения и смерти всех главных божеств (бог Муваан-Мат, например, родился 7 декабря 3121 года до нашей эры, за 7 лет до возникновения нынешней вселенной).

Есть ли у этих «ранних государств» какие-нибудь общие черты? Определённые закономерности выделить можно. Во всех них верхушка практиковала массовое насилие и все они были устроены по примеру патриархальной организации семей. Во всех случаях существовало классовое разделение, однако классы также могли существовать без или до создания центрального правительства и принимать разные формы. В городах Месопотамии, например, классовое разделение было основано на землевладении и прибыли от торговли. Храмы также выполняли функции банков и фабрик. Обожествлённые правители покидали храмы лишь по особым случаям, но монахи свободно передвигались по городу, предлагая займы под проценты, руководя армией ткачих и присматривая за полями и стадами. Кроме того были влиятельные сообщества купцов. О том, как обстояли дела у майя, мы знаем меньше, однако известно, что власть была основана не столько на контроле над землёй и торговлей, сколько на непосредственном контроле над людьми посредством браков и личной преданности. Отсюда акцент на захвате в плен знатных врагов (что не практиковалось в Месопотамии).

Пример Китая ещё сильнее всё усложняет. В поздний период государства Шан (1200—1000 годы до н.э.) китайское общество имело некоторые общие черты с другими каноническими «ранними государствами», однако в целом оно было совершенно иным. Как и Куско инков, столица государства Шан Аньян была космологическим якорем королевства и местом проведения королевских ритуалов. Как Куско и Мемфис, Аньян существовал между миром живых и миром мёртвых, и вмещал королевские кладбища с заупокойными храмами и промышленные помещения для производства бронзовых сосудов и добычи нефрита для общения с предками. В остальном же у государства Шан, Древнего царства Египта и Перу инков было мало общего. Правители Шан не претендовали на суверенную власть над обширной территорией. Вне узкой полосы земель вдоль реки Хуанхэ они не могли даже беспрепятственно передвигаться, не говоря уже о том, чтобы отдавать приказы. Да и на территории, окружавшей королевский дворец, они не претендовали на суверенную власть в том же смысле, что египетские, перуанские и даже майяские правители. Доказательство тому — важная роль гадания в раннем китайском государстве.

Никакое решение короля — будь оно связано с объявлением войны, созданием союза, основанием городов или даже расширением охотничьих угодий — не могло быть принято без одобрения высшей власти, то есть богов и духов предков.

В ходе ритуальной трапезы для богов и предков короли и их прорицатели клали на огонь черепашьи панцири и лопатки буйволов, после чего «читали» образовавшиеся трещины как послание оракула. Процедура была довольно бюрократической. Как только ответ был получен, прорицатель подтверждал прочтение гравировкой на кости и панцыре, а само полученное прорицание сохранялось. Эти гравировки — первые известные нам китайские надписи. Возможно, что в повседневных целях использовалась письменность, просто носители не сохранились до наших времён. И всё же нет доказательств существования другой административной деятельности или архивов, которые были привычным делом для более поздних китайских династий.

Как и майя, шанские правители регулярно вели военные действия с целью захвата пленных для жертвоприношений. Конкурирующие династии имели собственных предков и прорицателей и совершали свои жертвоприношения. Хоть они и признавали главенствующую роль Шан (особенно в том, что касается ритуалов), это не мешало им воевать при наличии достаточного повода. Это объясняет роскошные гробницы и изувеченные тела пленников; правители Шан играли в игры, свойственные героическому обществу, и стремились превзойти и унизить своих конкурентов. Подобный расклад по определению нестабилен, и в итоге династии Западного Чжоу удалось нанести поражение Шан и присвоить себе Небесный мандат.

Теперь должно быть ясно, что во всех этих случаях нельзя говорить о государстве в зачаточной форме. Речь идёт скорее о региональных системах. В случае с Египтом все региональные системы находились под управлением единого правительства. Однако это было скорее исключением из правил. Более типичным были случаи государства Шан (где объединение было скорее теоретическим), Месопотамии (где гегемония того или иного региона редко длилась дольше одного-двух поколений) и майя (где шла затяжная борьба между двумя главными блоками, ни одному из которых не удавалось одержать окончательную победу).

Что касается предложенной нами теории о том, что каждая из трёх элементарных форм власти — контроля над насилием, контроля над знанием и харизматического лидерства — кристаллизуется в свой собственный институт (сувернитет, администрацию и героическую политику), то согласно ей, все упомянутые «ранние государства» нужно классифицировать скорее как режимы «второго порядка». В режимах первого порядка, свойственных ольмекам, чавинам и натчезам, был развит лишь один из элементов триады, тогда как в более жестоких режимах второго порядка были развиты два из трёх принципов власти. В раннем Египте сувернитет сочетался с администрацией; в Месопотамии — администрация с героической политикой; у майя классического периода — героическая политика с сувернитетом. Важно отметить, что в каждом из случаев третий элемент не отсутствовал, а проецировался на космос (как в случае с божественной властью в Месопотамии и космической бюрократией у майя).

Случай Египта в свете трёх принципов власти и вопрос «тёмных веков»

Архитекторы Древнего царства Египта рассматривали создаваемый ими мир как искусственно выращенную жемчужину. Их видение запечатлено на каменных рельефах, которыми покрыты стены заупокойных храмов яера, Микерина, Снофру и Сахура. Здесь Египет («Две земли») представлен одновременно как небесное царство-театр, в котором король и боги равны, и как земное царство. Монарх согласно этому видению имеет абсолютную власть, о чём напоминают его гигантские заупокойные статуи.

Египетский король имел два лица. Внутренним было лицо верховного патриарха, возглавлявшего большую семью — «великий дом» (буквальное значение слова «фараон»). Внешним — лицо военного лидера, расширявшего земли страны. При героическом порядке честь воина зависит от того факта, что он может потерпеть поражение; его репутация настолько важна для него, что он готов ради неё рискнуть и жизнью, и свободой.

Египетские правители по определению не могли потерпеть поражение. Как следствие, войны не преподносились как политические соревнования между равными соперниками. Битва и охота были проявлениями суверенной власти, основанной на родстве правителя с богами.

Суверенную власть, которая одновременно настолько абсолютная и настолько личная, как власть фараона, очень трудно делегировать. Вот почему все государственные служащие в Египте были продолжением личности короля. Крупные землевладельцы, военачальники, жрецы, администраторы и прочие служащие носили титулы вроде «хранитель королевских тайн», «ответственный за музыку для фараона», «заведующий дворцом маникюрш» и так далее. Одним словом, политическая конкуренция отсутствовала.

В данном случае мы имеем явный акцент на принципах сувернитета и администрации при полном отсутствии политического соперничества. В официальных источниках времён Древнего царства (а также более поздних периодов истории древнего Египта) нет ничего даже отдалённо напоминающего римские гонки на колесницах или ольмекские игры в мяч. Ритуальный пробег в честь объединения Верхнего и Нижнего Египта, который египетские короли совершали во время праздника Хеб-сед, был сольным выступлением, исход которого был известен заранее. В более поздней египетской литературе появляются упоминания о политическом соперничестве, однако оно имеет место исключительно между богами (например, противостояние Сета и Хора).

Древний Египет часто называют первым настоящим государством во многом из-за сочетания абсолютной суверенной власти (монарх стоял особняком от остальных людей и мог безнаказанно совершать насилие) в сочетании с административным аппаратом, сводившим людей к винтикам огромной машины. Недоставало лишь политической конкуренции.

Однако были и исключения из правил — именно те периоды, когда централизованная власть отсутствовала, так называемые «тёмные века», начавшиеся в первый промежуточный период (2181—2055 годы до н.э.).

Уже в последние годы Древнего царства номархи (местные управители) де-факто образовали династии. Когда власть оказалась разделена между Гераклеополем и Фивами, они начали перебирать на себя функции правительства. Номархи сильно отличались от мелких царьков додинастического периода. В своих памятниках они изображают себя народными героями, даже святыми. И это было не пустое хвастовство: некоторые из них в последующие века действительно почитались как святые. Само собой, харизматичные местные лидеры были в Египте и раньше; однако крах патримониального государства позволил им претендовать на власть на основе личных достижений и качеств (смелости, щедрости, ораторского мастерства и стратегического мышления), а также — что особенно важно — создать новое определение власти как основанной на поддержке народа.

Крах централизованной власти каждый раз приводил к возрождению героической политики, а новые харизматические лидеры были такими же тщеславными и неуступчивыми, как древние эпические герои, хоть и намного менее кровожадными.

Наследственная аристократия начинает приобретать влияние в Египте лишь во время первого промежуточного периода, когда местные правители передают свою власть потомкам и родственникам. В Древнем царстве не было места аристократии именно потому, что она противоречила принципу суверенной власти. Одним словом, переход от Древнего царства к первому промежуточному периоду был не столько переходом от порядка к хаосу (как утверждают ортодоксальные египтологи), сколько переходом от суверенной власти к харизматической политике. Это, в свою очередь, обусловило смещение акцента с заботы народа об обожествлённых правителях на заботу о народе как законном пути к власти. В древнем Египте важные политические достижения относятся именно к тем периодам (так называемым «тёмным векам»), которые игнорируются из-за отсутствия величественных сооружений.

В поисках настоящих корней бюрократии

Древний Египет считается хрестоматийным примером государствообразования не только потому что это самый ранний из режимов второго порядка, но и потому что это единственный пример (за исключением более поздней Империи инков) сочетания сувернитета и администрации. Другими словами, это единственный пример из достаточно далёкого прошлого, идеально соответствующий тому, что предположительно должно было произойти. Все подобные предположения восходят к теории о том, что только маленькие группы могут использовать неформальные, эгалитарные средства решения проблем; когда же дело доходит до большого количества людей (города или королевства), всё меняется.

Робин Данбар утверждает, что как только сообщества вырастают до определённых размеров, они начинают нуждаться в «вождях для руководства и полиции для обеспечения соблюдения социальных правил»; ему вторит и Джаред Даймонд: «большие общества не могут функционировать без вождей, которые принимают решения, исполнителей, которые приводят эти решения в жизнь, и бюрократов, обеспечивающих всеобщее выполнение этих решений». Другими словами, большому сообществу обязательно нужны суверен (монополия на применение силы, то есть способность угрожать кому угодно оружием) и администрация. А системы письменности, согласно этому взгляду, были созданы для обслуживания безличных бюрократических государств, возникших в результате.

Как мы имели возможность убедиться, это не соответствует действительности, и прогнозы, основанные на подобных допущениях, почти всегда оказываются ошибочными. Когда-то считалось, что бюрократические государства возникают в регионах со сложными ирригационными системами потому, что для координации обслуживания каналов и обеспечения подачи воды необходимы администраторы. На самом же деле, крестьяне вполне способны обслуживать сложные ирригационные системы самостоятельно, и нет никаких доказательств, что ранние бюрократы занимались подобными делами. Городские жители обладают выдающимися способностями к самоуправлению; хоть эти системы управления и не были «эгалитарными», они вероятно были более партисипаторными, чем современные городские правительства. А древние императоры не видели причин вмешиваться, так как их попросту не волновало, как их подданные убирают улицы и обслуживают дренажные каналы.

Мы также видели, что когда власть в ранних режимах основывалась на эксклюзивном доступе к знанию, это часто было знание, которое нам сегодня кажется малополезным. А первые формы администрации (архивы, бухгалтерия и картотеки) возникают в ритуальном контексте: в храмах Месопотамии, египетских культах предков, китайских оракулах и так далее. Так что мы можем с уверенностью сказать, что бюрократия возникла не как практическое решение проблемы управления информацией при преодолении сообществами определённого порога размера и сложности.

Однако возникает вопрос о том, где, когда и зачем возникли административные методы. Здесь также есть неожиданные новые открытия. Оказывается, первые системы административного контроля появились в очень маленьких сообществах. Самые ранние их следы были найдены в крошечных доисторических поселениях Ближнего Востока и относятся к периоду более 1000 лет после основания неолитического поселения Чатал-Хююк (около 7400 года до н.э.) и 2000 лет до возникновения чего-либо отдалённо напоминающего город.

Лучший пример такого места — Телль-Саби-Абьяд в долине реки Белих в сирийской провинции Ракка. Примерно 8 тысяч лет назад (в 6200 году до н.э.) здесь сгорела деревня с населением около 150 человек. Благодаря огню сохранились глиняные хижины и их содержимое, что предоставило будущим исследователям огромное количество информации об организации сообществ времён позднего неолита.

Оказалось, что жители деревни не только соорудили складские помещения и амбары, но и использовали для отслеживания их содержимого административные методы, в том числе архивы, ранние миниатюрные версии храмовых архивов Урука и других месопотамских городов.

Это не были письменные архивы — письменность возникла лишь 3 тысячи лет спустя. Использовались глиняные фишки геометрической формы, а также миниатюрые печати для маркировки пробок сосудов. Самое интересное, что вынутые из сосудов пробки хранились в отдельном помещении в центре деревни. С тех пор, как в 90-х годах были сделаны эти открытия, археологи не перестают спорить о том, для кого существовала эта «деревенская бюрократия».

Отвечая на этот вопрос, важно отметить, что контора и склад в Телль-Саби-Абьяде не находились при крупном имении и не были связаны с богатыми гробницами. Более того, поражает единообразие этого сообщества: все окружающие дома примерно одинакового размера и качества. Содержимое этих домов указывает на то, что в них жили маленькие семьи, а в деревне практиковалось сложное разделение труда (тщательное планирование и взаимопомощь имели решающее значение для выполнения годичного цикла работ). Наличие обсидиана, металла и экзотических пигментов указывает на то, что жители деревни регулярно контактировали с чужеземцами, путешествуя и торгуя.

Всё это вероятно требовало математических расчётов. Однако это не объясняет необходимости в системах измерения и архивах. В истории есть множество примеров сельскохозяйственных сообществ, которые выполняли те же сложные задачи без ведения учёта.

Какими бы ни были причины, изобретение административных методов имело далеко идущие последствия для жителей деревень доисторической Месопотамии. В некотором смысле, они начали вести себя так, как будто жили в крупных сообществах, несмотря на то, что никогда в жизни не видели города. Отношения между разными домами и семьями стали основываться на принципе культурного единообразия. Это была эпоха «глобальной деревни».

В 5 тысячелетии до н.э. одновременно с распространением административных методов на Ближнем Востоке наблюдается исчезновение внешних различий. Дома начинают строиться по стандартному плану, а керамика, которая прежде служила средством самовыражения, становится однообразной и невзрачной.

Весь этот тысячелетний период (археологи называют его убейдским периодом по памятнику Телль-эль-Убейд в Южном Ираке) был периодом новшеств в металлургии, огородничестве, производстве тканей, питании и торговле; в то же время, всё делалось для того, чтобы эти новшества не привели к статусным различиям. Вполне возможно, что в данном случае мы наблюдаем зарождение идеологии равенства за несколько столетий до возникновения городов, а административные методы впервые появились не для накопления богатства, а как раз для предотвращения его накопления.

Чтобы понять, как функционировали эти маленькие бюрократии, вернёмся к айллу, деревенским ассоциациям Анд, которые использовали административные методы собственного изобретения. В основе айллу также лежал принцип равенства; их члены носили униформу, а у каждой долины был собственный орнамент. Одной из главных функций айллу было перераспределение земель по мере увеличения или уменьшения семей, чтобы ни одна не стала более богатой, чем другая. Айллу также помогали семьям с нехваткой рабочих рук во время сезонных работ и следили за количеством трудоспособных юношей и девушек в каждой семье, чтобы пожилые, немощные, вдовы и сироты не оставались без ухода.

Отношения основывались на принципе взаимности. Велись записи, и в конце года нужно было расчитаться по долгам. Для этого и существовала деревенская бюрократия. Необходимо было подсчитать единицы труда так, чтобы не возникло споров. У каждого айллу были собственные кипу, узелки на которых постоянно завязывались и развязывались, фиксируя возникновкение и возврат долгов.

Разумеется, опасность подобных бухгалтерских методов в том, что их можно поставить на службу другим целям: точная система, лежащая в их основе, может придать любому устройству, даже основанному на произвольном насилии, налёт равенства и справедливости. Вот почему сочетание суверенной власти и администрации — это гремучая смесь.

Стоит лишь вспомнить, что при власти инков айллу превратились в «завоёванных женщин», а кипу стали использоваться для учёта долгов перед центральной инкской администрацией. Договориться в этом случае было невозможно; узелки никогда не развязывались и не перевязывались наново. Трудовая повинность распределялась согласно жёстким правилам; если работы не было, задания выдумывались.

Как следствие, лидеры общин де-факто становились агентами государства и использовали своё положение для личного обогащения. Те, кто был не в состоянии выполнить трудовую повинность, пытался бежать или бунтовать, становились слугами и наложницами при дворах инков. Этот новый класс наследственных пеонов на момент испанского завоевания стремительно увеличивался.

Всё это не отнюдь не значит, что репутация инков как мастеров администрации неоправданна. Иначе зачем бы они навязывали свою громоздкую систему поверх существующей системы айллу, которая была намного более гибкой? Трудно отделаться от впечатления, что настойчивое требование о соблюдении правил даже тогда, когда они бессмысленны — это лишь верхушка айсберга. Возможно, дело в том, что именно так проявляется суверенная власть в бюрократической упаковке. Сведение каждого человека и каждой семьи к числам создаёт некое подобия равенства — и одновременно порождает ситуацию, при которой всегда будут те, кто не сможет выполнить квоту, а значит будут новые пеоны и рабы.

То же самое позже имело место на Ближнем Востоке. В библейских книгах пророков упоминается о массовых восстаниях из-за новой дани, которая вогнала крестьян в нищету, заставив сначала закладывать свои стада и виноградники, а позже отдавать своих детей в долговое рабство. Подобные задокументированные случаи есть также в Китае и Индии.

Создание бюрократических империй всегда сопровождается извращением обеспечивающей равенство системы.

Сообщества вроде тех, что существовали в Месопотамии во времена Урука, неслучайно были одновременно торговыми и бюрократическими. Деньги и администрация основаны на одном и том же принципе — принципе безличной эквивалентности. Вопиющее неравенство часто возникает из подобного ложного равенства перед законом.

Все жители города, все приверженцы бога и все подданные короля считались одинаковыми. Данное равенство также подразумевало взаимозаменяемость, что позволяло правителям игнорировать конкретные обстоятельства тех или иных людей. Именно поэтому слово «бюрократия» сегодня имеет негативный оттенок. Бюрократия ассоциируется с глупостью. Однако нет оснований считать, что безличные системы по умолчанию глупы. Если расчёты айллу или деревенской администрации Телль-Саби-Абьяд были явно ошибочными, всегда можно было внести корректировки. Именно суверенная власть, которая позволяет её обладателю сказать: «Правила есть правила. Ничего не хочу слышать» делает бюрократические механизмы чудовищными.

Три элементарные свободы — свобода передвижения, свобода не подчиняться приказам и свобода создавать или реорганизовывать социальные отношения — на протяжении большей части истории воспринимались как должное. Английское слово «free» («свободный») происходит от германского слова, означающего друга (friend): в отличие от свободных людей, рабы не могу иметь друзей поскольку не могут брать на себя обязательства и давать обещания. Свобода давать обещания — это элемент третьей свободы точно так же, как бегство — это элемент первой.

Самое раннее известное слово в каком-либо языке, означающее свободу — это шумерское слово «ама-ги», которое буквально переводится как «возвращение к матери». Шумерские короли могли издавать указы, отменявшие долги по трудовой повинности и позволявшие пеонам вернуться домой к семье.

Напрашивается вопрос: как могла самая базовая из всех человеческий свобод, свобода давать обещания и тем самым строить отношения, быть превращена в свою противоположность — пеонаж, крепостничество и рабство? Так происходит тогда, когда обещания становятся безличными, то есть бюрократизированными.

Деньги относятся к обещаниям так же, как государственная бюрократия к заботе. Сочетание математики и насилия извращает основополагающие строительные камни общественной жизни.

Переоценка представлений о социальной эволюции в свете новых данных

Социологи и политические философы спорят о происхождении государства уже больше столетия. Они до сих пор не пришли к согласию и вряд ли когда-нибудь придут. Теперь мы понимаем, почему. Испанским конкистадорам не приходило в голову задавать вопрос о том, имеют ли они дело с «государствами», так как этого понятия тогда ещё не существовало. Такие слова как «королевство», «империя» и «республика» были ничем не хуже.

Историки по-прежнему иcпользуют эти слова. Социологи предпочитают слова «государство» и «государствообразование» потому, что те считаются более научными — несмотря на отсутствие чёткого определения. Поскольку сегодня наш мир состоит преимущественно из государств, возникает соблазн сделать вывод, что такой исход был неминуемым.

Люди постоянно выдвигают «научные» теории о том, как мы пришли к нынешнему положению дел, не имеющие ничего общего с фактами. Определённые характеристики современных систем попросту проецируются на прошлое.

Например, часто считается, что о государстве можно говорить тогда, когда военная, административная и юридическая функции выполняются специалистами. Это может иметь смысл, если принять с теорию о том, что излишек сельскохозяйственной продукции освободил часть населения от необходимости запасать продовольствие (так начался процесс, который в итоге привёл к разделению труда): он использовался для содержания бюрократов, жрецов, солдат и других служащих, а также позволял некоторым людям полностью посвящать себя скульптуре, поэзии и астрономии.

Проблема в том, что почти ни один из рассмотренных нами режимов не использовал труд специалистов и не имел регулярной армии. Военные действия преимущественно велись во время, свободное от сельскохозяйственных работ. Жрецы и судьи также не работали «на полную ставку». Большинство государственных институтов в Древнем царстве Египта, государстве Шан, Месопотамии раннединастического периода и даже классических Афинах состояли из служащих, у которых также были другие обязанности.

Более того, вполне возможно, что многие из этих «ранних государств» сами были сезонными явлениями. Как и военные действия, государственное управление осуществлялось в определённые поры года: были месяцы, посвящённые строительству, фестивалям, переписи, судебным процессам и публичным казням; и были месяцы, когда подданные короля должны были заниматься более важными делами: посевом, сбором урожая и выпасом скота.

Мы знаем, что короли редко довольствуются лишь периодическим участием в жизни своих подданных. Даже правители королевств, которые никто не назвал бы государствами (вроде Ретов шиллук), пытались внедриться в повседневную жизнь сообщества, заявляя, что рядовые люди не могут приносить клятвы, жениться или даже приветствовать друг друга без упоминания их имени. Таким образом короли делали себя обязательным элементом взаимодействия между своими подданными, подобно тому, как более недавние главы государств помещали своё изображение на деньгах.

В 1852 году священник веслианской церкви Ричард Б. Лит описал обряд молчания, ежедневно совершавшийся на рассвете в фиджийском королевстве Какаудрове. После нескольких мгновений тишины герольд объявлял, что король будет жевать корень кавы, на что подданные хором отвечали: «Жевать!» Завершение ритуала встречалось громогласным рёвом. Правитель был Солнцем, дарующим жизнь и порядок и ежедневно создающим вселенную заново. Претензии на контроль над вселенной являются частью королевских ритуалов во всём мире, но они не имеют ничего общего с реальной властью короля (в смысле его способности заставить других делать то, чего они делать не хотят). Государство — это тоталитарные амбиции, стоящие за подобными претензиями, стремление превратить ритуал в реальность.

Судя по всему, именно этой цели служили египетские пирамиды и другие подобные памятники. Они должны были сделать так, чтобы власть короля казалась вечной, хотя на самом деле была ограничена периодом постройки пирамид. Надписи и объекты, создающие видимость вселенской власти — дворцы, мавзолеи, стелы с изображениями богов — имеют хорошие шансы сохраниться сквозь века и поэтому сегодня составляют главную часть объектов культурного наследия и музейных коллекций. Их чары действуют на нас и сегодня. Мы не знаем, насколько серьёзно стоит их воспринимать. Подданные короля Какаудрове добровольно подыгрывали ему в ежедневном ритуале на восходе солнца, так как у него не было возможности их заставить. У Саргона Аккадского и Цинь Шихуанди такие возможности были, поэтому мы не можем сказать наверняка, что их подданные на самом деле думали об их претензиях на вселенскую власть.

Чтобы понять реальное значение власти — как в древних сообществах, так и в современных — нужно оценить несоответствие между претензиями элит и их реальными возможностями.

Как отмечает социолог Филип Абрамс, неспособность распознать это несоответствие часто приводит учёных к ошибочным выводам, ведь «государство — это не реальное положение вещей, скрывающееся за ширмой политики. Государство и есть ширма, скрывающая от нас реальную политику». Чтобы понять последнюю, утверждал он, мы должны понять, «в каком смысле государство не существует».

Истоки государства долгое время искали в таких разных местах, как Египет, Перу инков и Китай периода Шан. Но образование, которое мы сегодня называем государством — это не результат процесса, начавшегося в бронзовом веке, а сочетание трёх политических принципов — сувернитета, администрации и харизматического соперничества — каждый из которых имеет собственную историю. Современное государство — лишь одно из возможных сочетаний этих трёх принципов; оно характеризуется представлением о том, что власть исходит от народа и что бюрократия существует ради блага этого самого народа, а древние аристократические состязания приняли в нём форму демократических выборов.

Современное государство — не единственная возможная форма. Доказательством тому служит его нынешний кризис. Сегодня существуют международные бюрократии (как публичные, так и частные — от МВФ и ВТО до «Дж. П Морган Чейз» и разнообрбазных рейтинговых агентств), не подкреплённые ни принципом международного сувернитета, ни международной конкурентной политической средой; есть ещё криптовалюта и частные охранные организации, подрывающие сувернитет государств.

Если раньше считалось, что «цивилизация» и «государство» — это взаимосвязанные образования, унаследованные нами в пакете, то сегодня факты показывают, что данные явления подразумевают сложные сочетания элементов, которые возникли отдельно, и ныне снова разделяются.

Цивилизация, голые стены и история, которую ещё только предстоит написать

Странно, что понятие «цивилизация» — которому мы до сих пор почти не уделяли внимания — приобрело именно то значение, которое оно имеет сегодня. Говоря о «ранних цивилизациях», люди обычно имеют в виду сообщества, которые мы обсуждали выше: Египет фараонов, Перу инков, Мексику ацтеков, шанский Китай, Римскую империю и древнюю Грецию — стратифицированные общества, которые держались на авторитарной власти, насилии и угнетении женщин. Это понятие о цивилизации подразумевало жертвы: принесение в жертву как трёх элементарных свобод, так и человеческих жизней — ради некоей абстракции, будь то мировой порядок, Небесный мандат или благословение ненасытных богов.

Проблема в том, что мы привыкли считать, будто «цивилизация» означает жизнь в городах. Города, в свою очередь, связываются с государствами. Но, как мы теперь знаем, это не так — ни исторически, ни этимологически. Цивилизация (от лат. civilis — гражданский) подразумевает политическую мудрость и взаимопомощь, которые позволяют сообществам самоорганизовываться. Другими словами, данное слово изначально означало качества, свойственные андским айллу, а не инкским и шанским правителям. Если взаимопомощь, сотрудничество, гражданский активизм, гостеприимство и забота о других — это критерии цивилизации, то настоящую историю цивилизации мы начинаем писать только сейчас.

©David Graeber & David Wengrow

Оригинал можно почитать тут.