В первой лекции Уэйд Дэвис показал нам пустыню Калахари и познакомил с нашими древнейшими человеческими предками. Во второй мы отправляемся на острова Тихого океана, чтобы узнать, как древние полинезийские навигаторы направляли свои судна за столетия до появления компаса в Европе и зачем жители Папуа — Новой Гвинеи преодолевают море опасностей и огромные расстояния, чтобы обменяться браслетами.
«Мы отправляемся в путь, чтобы наши дети могли гордиться тем, кто они, когда вырастут. Мы исцеляем наши души, воссоединяясь с предками. Путешествуя, мы создаём новые истории в пределах традиции, в буквальном смысле создавая новую культуру из старой».
Нейноа Томпсон
Обратим теперь взгляд на крупнейшую культурную область, когда-либо созданную человеческим воображением. Полинезия: двадцать пять миллионов квадратных километров — примерно пятая часть поверхности планеты, разделённая на десятки тысяч островов, как жемчуг разбросанных по Южному океану. Не так давно мне посчастливилось вместе с моим хорошим другом Нейноа Томпсоном и Полинезийским мореплавательным обществом принять участие в тренировочной миссии на борту «Хокулеа», копии древних полинезийских каноэ, названной в честь Арктура, священной звезды Гавайев. С тех пор как судно впервые было спущено на воду в 1975 году, оно многократно пересекло Тихий океан, посетив за это время почти все группы островов Полинезийского треугольника — от Гавайев до Таити и островов Кука, и дальше до Новой Зеландии, Маркизских островов и острова Пасхи. Экипаж «Хокулеа» состоит из десяти человек, в том числе капитана и штурмана. На борту нет ни одного современного навигационного устройства, кроме радио на случай крайней необходимости. Секстант, глубиномер, GPS-навигатор и транспондер заменяют собой пять чувств штурмана, знания команды и гордость всего возрождённого народа.
Когда европейские мореплаватели в шестнадцатом веке впервые вошли в Тихий океан, то обнаружили там другой мир. Не Кортес, а Васко Нуньес де Бальбоа первым из испанцев в безмолвии стоял на вершине в Дарьене и вглядывался в океан, настолько обширный, что по сравнению с ним западные острова, гомеровские «славные царства», казались ничтожными. Поэт Джон Китс, живший двумя веками позднее, с трепетом представлял себе, что должны были чувствовать испанцы. В 1520 году Фернан Магеллан за тридцать восемь дней обогнул Южную Америку и, вопреки своим ожиданиям, очутился не в спокойном море, а в бездне. Он продолжал плыть, и за четыре месяца в открытом море, пока его матросы умирали один за другим, умудрился пройти мимо всех населённых островов Тихого океана. Наконец, 7 апреля 1521 года он высадился на острове Себу, ныне принадлежащем Филиппинам. Магеллан был отважным, но упрямым человеком. Из-за своей недальновидности он упустил из виду целую цивилизацию, которая могла многому его научить о навигации в открытом море.
Первый продолжительный контакт между полинезийцами и испанцами случился через три поколения, в 1595 году, когда Альваро Менданья де Нейра обнаружил архипелаг из десяти вулканических островов. Ещё не высадившись на берег, он назвал острова Маркизскими, в честь своего наставника Гарсии Уртадо де Мендоса, маркиза Каньете и вице-короля Перу. Острова представляли собой наиболее изолированный архипелаг в мире, и тем не менее там проживали триста тысяч человек, которые называли свои острова Те Энуа, Те Эната, «острова людей».
Это было невиданное доселе столкновение цивилизаций. Маркизцы считали свои острова краем света, последним пунктом мифического путешествия, которое проделали с запада их предки. Каждый островитянин был потомком Тики, первого человека, и каждый клан мог проследить свою генеалогию до первобытной диаспоры, вышедшей из заходящего солнца. На востоке, за горизонтом, лежали земли мёртвых, где дух покидает тело и погружается в море.
Испанцы для маркизцев были демонами, рождёнными за горизонтом восточного неба.
Коварным, жадным и жестоким испанцам нечего было предложить. У них не было ни умений, ни еды, ни женщин, ни знаний даже о самых базовых элементах мира природы. Всё их богатство составляло имущество, причудливые металлические предметы.
Они не понимали, что настоящее богатство — это престиж, а высокого статуса можно достичь, лишь принимая на себя обязанности и распределяя излишки пищи среди голодающих, тем самым предотвращая нужду. Эти чужаки, прибывшие издалека, не имели места в общественной иерархии. Они были настолько неразвитыми, что колдовство не действовало на них, и настолько невежественными, что не могли отличить простых людей от вождей.
Испанцы в свою очередь были озадачены островными жителями, которые казались одновременно кроткими и жестокими. Они были умелыми воинами, однако все их конфликты были ритуализированными и оркестрованными. Одна-единственная смерть могла означать конец битвы. У маркизцев не было понятий времени, греха или стыда. Их девушки не стеснялись демонстрировать свою красоту и вели себя вызывающе, однако были возмущены и шокированы, когда испанцы облегчались на людях. Если сексуальная распущенность приятно возбуждала, то каннибализм и человеческие жертвоприношения приводили в ужас, так же, как практика многомужества и иррациональность тапу, местной системы магических правил, которые позже породили представление о табу. Ещё одним признаком дикарства были сине-чёрные татуировки, покрывавшие тела мужчин, в том числе область гениталий.
Больше всего испанцев удивляло, как настолько примитивному народу удалось так много достичь.
Склоны гор и долин были полностью покрыты каменными террасами, ирригационными каналами и огромными платформами, где тысячи людей собирались для проведения церемоний в честь конца войны или вступления в должность нового вождя. В ходе торжеств жрец пересказывал всю мифическую историю мира — сотни священных строк, хранимые в памяти одного человека. Если он хоть раз сбивался, то обязан был начинать сначала, ведь слова не только передавали историю, но и определяли будущее. Вокруг платформ простирались изумрудные поля таро и ямса, пандана и кокоса, а в холодной земле маркизцы делали огромные каменные ямы, где можно было хранить тонны пищи на случай тайфуна.
Педро Фернандес Кирос, заместитель командира испанской экспедиции, заключил, что местные жители не могли быть создателями столь продвинутой цивилизации. Он ссылался на то, что местные женщины постоянно толпились около испанских кораблей, поскольку в соответствии с тапу им запрещалось пользоваться каноэ. Как мог народ, не имеющий возможности транспортировать своих женщин, заселить цепочку островов, находящихся в трёх месяцах пути от ближайшего аванпоста испанского королевства?
Как смогли люди доплыть до этих островов, не имея компаса?
Сопоставив все факты, Кирос пришёл к выводу, что Маркизские острова были отдалённым поселением некоего большого южного континента, а людей на острова доставили представители ещё не открытой древней цивилизации. Итак, через месяц после прибытия, испанцы отправились на поиски некоей таинственной земли. Эта тщетная затея заняла остаток жизни Фернандеса Кироса.
Кирос был не последним моряком, которого поставила в тупик загадка Полинезии. В то время, когда европейские корабли, не имея навигационной аппаратуры для измерения долготы, вынуждены были держаться берегов, до Парижа и Амстердама доходили слухи о флотилиях причудливых суден, лавировавших среди открытых вод Тихого океана, а в 1616 году голландский корабль, направлявшийся из Тонга к Самоа, столкнулся с флотилией тяжёлых торговых каноэ. В 1714 году, когда лондонский особняк можно было полностью меблировать за 100 фунтов, британское правительство предложило премию в 20 000 фунтов тому, кто решит проблему определения долготы. До изобретения хронометра навигаторы полагались на счисление места, из-за чего обычному кораблю опасно было терять из виду берег. Но в Тихоокеанском регионе происходило нечто невероятное.
Капитан Джеймс Кук, лучший навигатор в истории Королевского военно-морского флота Великобритании, был первым, кто по-настоящему обратил на это внимание. Когда он плыл на Гавайи, его флагманский корабль был встречен флотилией из трёх тысяч местных каноэ. В Тонга он заметил, что местные катамараны преодолевали три лиги за то же время, за которое его корабль преодолевал две. Среди маркизцев ему встречались люди, которые понимали язык таитян, несмотря на то, что острова разделяли тысяча шестьсот километров. Во время своего первого путешествия в 1769 году он познакомился на Таити с навигатором и жрецом по имени Тупайя, который по памяти нарисовал карту всех крупных групп островов в Полинезии, за исключением Гавайев и Новой Зеландии. Позже Тупайя вместе с Куком проделал путешествие между Таити и Новой Зеландией длиной в тринадцать тысяч километров. К своему удивлению, Кук отметил, что полинезийский навигатор в в любой момент путешествия мог указать точный путь обратно к Таити, несмотря на отсутствие секстанта и навигационных карт.
Кук и его натуралист Джозеф Бэнкс, которые оба выучили таитянский язык, заметили очевидные культурные связи между отдалёнными островами. Лингвистические особенности подсказывали Бэнксу, что народы Тихоокеанского региона были родом из Ост-Индии. Кук также был убеждён, что заселение Полинезии произошло с запада. От Тупайи он узнал о секретах, связанных с ветрами, как идти по солнцу днём и по звёздам ночью, и был невероятно поражён, когда навигатор дал подробные инструкции о том, как плыть с Таити до Самоа и Фиджи, на юг к Австралии, а затем на восток до Маркизских островов. Но Кук не мог поверить, что эти путешествия были спланированными. Он знал ярость Тихого океана и встречал таитян, которые, будучи бессильными перед встречным ветром, на сотни километров отклонялись от курса и вынуждены были месяцами оставаться на островах Кука.
Так возник спор, продолжавшийся почти два столетия.
Кем в действительности были эти люди? Откуда они прибыли? И как они переплыли через океан, чтобы обосноваться на этих отдалённых островах?
В 1832 году французский исследователь Жюль Дюмон-Дюрвиль разделил народы Тихоокеанского региона на три группы. Согласно его классификации, микронезийцы населяли небольшие атоллы западной части Тихого океана к северу от экватора. Меланезийцы жили на «тёмных островах» Новой Гвинеи, Соломоновых островах, в Вануату, Новой Каледонии и на Фиджи. Полинезия включала всё остальное — «многочисленные острова» восточной части Тихого океана.
Названия Микронезия (выбранное из-за размера островов) и Меланезия (выбранное из-за цвета кожи её обитателей), были произвольными. Тем не менее они сохранились по сей день, несмотря на отсутствие исторических или этнографических оснований. Разделив народы Полинезии на группы, Дюмон-Дюрвиль подтвердил факт, отмеченный во всех бортовых журналах: в Тихом океане существовала единая культурная область, тесно связанная языком и общей историей, крайние точки которой находятся на расстоянии, в два раза превышающем ширину Канады. Было очевидно, что полинезийцы ранее населяли все эти острова, и стали возникать теории о том, как им удалось туда добраться. В 1803 году, ссылаясь на невозможность плыть на восток против ветра, Хоакин Мартинес де Суньига, испанский священник, живший на Филиппинах, назвал родиной полинезийцев Южную Америку. Вскоре после этого Джон Лэнг, влиятельный священник в австралийской колонии Новый Южный Уэльс, впервые предложил идею «случайного дрейфа», согласно которой полинезийцы прибыли на острова с востока, из-за того, что их, неудачливых рыбаков, сбило с курса. Эта идея противоречила здравому смыслу, но была удобной, поскольку согласовалась с фактами, одновременно отрицая главное достижение полинезийцев.
Теория случайного дрейфа была отброшена лишь в начале 1970-х годов, когда в ходе компьютерной симуляции из шестнадцати тысяч случайных путешествий из разных точек Полинезии ни одно не достигло Гавайев.
Дело ещё больше запутали старания двух людей, каждый из которых видел мир по-своему. Питер Бак, урождённый Те Ранги Хироа, сын матери-маори и отца-ирландца, был одним из выдающихся полинезийских учёных середины двадцатого века. Стремясь разграничить полинезийцев от «негроидных» рас во времена законов Джима Кроу, он разработал теорию о том, что Тихоокеанский регион был заселён в результате миграции из Азии в обход Меланезии. Эта теория противоречила географии и игнорировала тот факт, что почти все сельскохозяйственные культуры полинезийцев имели меланезийское происхождение. Однако она позволяла Баку утверждать, что «искусные мореплаватели Тихоокеанского региона принадлежали к европеоидной расе».
Если Питер Бак своей расовой теорией искажал историю, то молодой норвежский зоолог Тур Хейердал и вовсе перевернул историю с ног на голову своим утверждением (основанным на путешествии длиной в семь тысяч километров на плоту из бальсовых брёвен), что Полинезия была заселена из Южной Америки. Когда 7 августа 1947 года плот под названием «Кон-Тики» разбился о риф атолла Рароиа в архипелаге Туамоту в восьмистах километрах от северо-востока Таити после продолжительного путешествия из Перу, это событие подарило «National Geographic» нового героя. Хейердал был красивым, загорелым и светловолосым — архетипом современного искателя приключений. Его теория об американском происхождении тихоокеанских народов, однако, была крайне сомнительной.
Теория основывалась на трёх ошибочных утверждениях.
Во-первых, вслед за первыми испанскими мореплавателями, Хейердал утверждал, что полинезийцы не могли плыть на восток из-за экваториальных ветров. На самом деле, эту загадку решил ещё капитан Кук в своих беседах с Тупайя. Дело в том, что в определённое время года пассаты меняют направление, и моряки могут свободно плыть на восток, прекрасно зная, что если они потеряются, то нужно будет лишь дождаться восточных ветров, которые принесут их обратно.
Второй аргумент Хейердала касался архитектуры. Сравнивая каменные сооружения инков и полинезийцев, он приводил в качестве доказательств сходства, которые любой археолог признал бы несущественными.
Третий (и единственный интересный) аргумент касался наличия в Полинезии батата — растения несомненно американского происхождения. Однако, как теперь известно, появился он там в результате путешествия полинезийских судов к берегам Южной Америки и обратно, что подтверждается недавней находкой куриных костей (птиц азиатского происхождения) на южном побережье Чили.
В своей сенсационной теории Тур Хейердал проигнорировал огромное количество лингвистических, этнографических и этноботанических фактов, подкреплённых сегодня генетическими и археологическими данными. В сущности, его выводы были настолько произвольными, а хронология настолько неточной, что вся его теория, как пошутил один учёный, была равнозначна утверждению о том, что «Америка была открыта в последние дни Римской империи королём Генрихом VIII, который привёз отсталым аборигенам Ford Thunderbird». Но это не имело никакого значения.
История Хейердала стала сенсацией, а его книга «Кон-Тики» разошлась более чем двадцатью миллионами копий.
Для полинезийцев и серьёзных учёных теория Хейердала, которая отвергала главное достижение полинезийской культуры, была оскорблением. Но она породила две очень важные инициативы. Во-первых, она заставила археологов проводить раскопки и искать доказательства происхождения полинезийской диаспоры. Во-вторых, она побудила гавайцев снова выйти в море. Полинезийское мореплавательное общество было основано в 1973 году, а 8 марта 1975 года было спущено на воду судно «Хокулеа». То, что началось как эксперимент, со временем превратилось в миссию по возвращению истории и украденного наследия.
Главным камнем преткновения для археологов был недостаток находок, на основе которых можно было бы восстановить хронологию, ведь в момент контакта с европейцами полинезийцы не использовали керамику. Прорыв случился в 1952 году в Новой Каледонии. Там, на отдалённом участке возле Лапиты, археологи впервые нашли керамику, идентичную той, которая была найдена тридцатью годами ранее на острове Тонга, расположенном за две тысячи четыреста километров к востоку. Последующие открытия в Новой Гвинее, Вануату, на Фиджи и Соломоновых островах не оставили сомнений в существовании утерянной цивилизации, возникшей около 1500 года до нашей эры и распространившейся из Меланезии на восток.
В доисторические времена народ, названный лапита, в честь места, где была сделана находка, покинул родные земли в лесах Новой Гвинеи и за пять столетий достиг не только Фиджи, но и более отдалённых Самоа и Тонга.
Затем, по причинам, которые остаются неизвестными, путешествия прекратились на тысячу лет. Традиция керамики была утеряна — но не синтаксис и грамматика. Около 200 года до нашей эры началась новая волна исследований: с Самоа и Тонга лодки отправились на восток к островам Кука, Таити и Маркизским островам. Потом, после ещё одного перерыва в несколько столетий, были открыты остров Пасхи и Гавайи, которые были заселены не позже 400 года нашей эры. Последняя крупная фаза имела место во времена Первого крестового похода, около 1000 года нашей эры, когда навигаторы отправились на юго-запад, высадившись на берегах Новой Зеландии. Таким образом, за пять столетий до Колумба, полинезийцы за восемьдесят поколений заселили почти все архипелаги Тихого океана.
Они путешествовали на открытых катамаранах, построенных при помощи инструментов из кораллов, камня и человеческих костей. Их паруса были сплетены из листьев пандана, доски связаны вместе верёвкой из кокосовых волокон, а трещины заделывались соком хлебного дерева и смолой. Обжигаемые солнцем днём и обдуваемые холодным ветром ночью, постоянно испытывая голод и жажду, эти люди преодолевали тысячи километров, открывая сотни новых островов, больших и маленьких.
Зачем они это делали? Зачем кому-то покидать места вроде Таити или Раротонги и рисковать жизнью, отправляясь в бездну?
Престиж, любопытство и дух приключений определённо играли роль. Отплыть навстречу солнцу, чтобы, возможно, никогда не вернуться, считалось подвигом, который повышал статус клана. Но как и в случае с другими культурами, были и более будничные мотивы. Наследство в Полинезии переходило к перворождённому, а общественная структура имела строгую иерархию. Единственной возможностью для второго или третьего сына или отпрыска из низшего клана приобрести богатство и статус было открыть новую землю. Экологические кризисы, естественные и вызванные человеком, также способствовали открытиям. Пыльцевой анализ, проведённый на острове Пасхи, показал, что до прибытия полинезийцев остров был покрыт густым субтропическим лесом. К моменту контакта с европейцами ландшафт полностью преобразился, почва была истощена, а местные виды животных вымерли. Нелетающие птицы Новой Зеландии исчезли всего через поколение после заселения.
Полинезийцы эксплуатировали природные ресурсы сверх меры, и когда численность популяции превышала ёмкость среды, у них не было другого выбора, кроме как снова отправиться в путь.
И хотя многие путешествия предпринимались в исследовательских целях, они не совершались от безысходности. Напротив, всё свидетельствует о существовании регулярных торговых путей через океан.
Но как полинезийцы это делали? Нет никаких письменных источников — только устная традиция, передаваемая из поколения в поколение. Одна из трагедий истории заключается в том, что европейцы — за немногими исключениями вроде капитана Кука — даже не пытались изучать и документировать невероятные познания полинезийцев в мореплавании. Меж тем авторитет навигаторов был очевиден; они были культурными столпами каждого сообщества. Навигация была основой полинезийской идентичности. Тот факт, что этих мастеров игнорировали, был не упущением, а неизбежным следствием завоевания.
Чтобы понять гений древних полинезийцев, объяснил мне Нейноа Томпсон, когда мы на борту «Хокулеа» отплыли с Кауаи, необходимо начать с основных элементов мира Полинезии: ветров, облаков, звёзд, солнца, луны, птиц, рыб и самой воды — а затем прибавить к ним способность к наблюдению и умерить продолжительной подготовкой, строгой дисциплиной и приверженностью, вознаграждаемыми высоким престижем в культуре, где статус был главной ценностью.
Пассаты действительно дуют с востока, поведал мне Найноа, но не так, как полагали Тур Хейердал и другие. Как объяснил капитану Куку Тупайя, есть период в году, когда ветры меняют направление. Низкое давление создаёт коридор, ведущий на восток от северной части Австралии — путь, по которому цивилизация лапита мигрировала с архипелага Бисмарка в центральную часть Тихого океана. Более того, как было доказано на примере «Хокулеа» в ходе более чем дюжины плаваний по открытому океану, попутный ветер можно использовать даже при полностью гружёном каноэ.
Древние полинезийцы, добавил Найноа, не были навигаторами в современном смысле слова. Плывя с Таити на Оаху, к примеру, они не направлялись прямиком к Пёрл-Харбор; они искали группу островов, Гавайский архипелаг. Более того, расстояния в Тихом океане не такие огромные, какими они кажутся на карте.
За исключением трёх самых отдалённых точек Полинезийского треугольника — острова Пасхи, Гавайев и Новой Зеландии — ни одно путешествие из Меланезии через Полинезию не требует преодоления больше пятисот километров, по крайней мере по прямой.
Форма, цвет, положение и прочие характеристики облаков в небе служат подсказками. Коричневые облака приносят сильные ветры; высокие облака — обильные дожди. Красное небо на восходе и закате означает высокую влажность. Ореол вокруг луны предвещает дождь. Количество звёзд внутри ореола говорит о силе грозы; если звёзд меньше десяти, стоит ожидать сильных ветров и проливных дождей. Если вокруг луны двойной ореол — быть буре.
Животные также предоставляют знаки. Дельфины и морские свиньи, плывущие к прибрежным водам, предвещают шторм, тогда как птица фрегат, летящая к морю, говорит о спокойной погоде. Белая крачка сообщает, что до земли не больше двухсот километров; бурая крачка не залетает дальше шестидесяти пяти километров от суши, а олуши — сорока. Свечение растений в море, солёность и температура воды, поведение рыбы-меча — во всём этом навигатор видит подсказки.
Но всё это имело смысл лишь до того момента, когда мы под покровом ночи направились навстречу шторму. Погода была по-прежнему ясной, океан — чёрным, а небо усеяно звездами. Команда работала сменами по два часа, и каждый по очереди занимал место у руля. У нас за спиной сидела навигатор, молодая женщина по имени Кайулани, протеже Найноа. Она бодрствовала по двадцать четыре часа в сутки в течение всего путешествия, засыпая только на несколько мгновений, чтобы дать отдых уму. Как и Найноа, Кайулани могла использовать в качестве ориентира около двухсот двадцати звёзд и знала все созвездия. Но самыми важными звёздами для неё были те, которые находились низко в небе. Найноа объяснил: когда Земля вращается, каждая звезда поднимается над горизонтом на востоке, делает дугу в небе и садится на западе. Эти две точки на горизонте, где определённая звезда встаёт и заходит, остаются неизменными в течение года, хотя время, когда каждая звезда восходит, меняется на четыре минуты каждый день. Следовательно, если запомнить все звёзды, их положение и время, когда каждая появляется, можно представить себе компас. На каждую звезду можно полагаться только определённое время, и в течение одной ночи достаточно десяти звёзд, чтобы не сбиться с курса.
Появление солнца на рассвете — важный момент для навигатора. Это время оценить море и небо, изучить ветры и отметить их влияние на волны. У Мау, учителя Найноа, были десятки названий для обозначения разных узоров и цветов, создаваемых солнечным светом на поверхности воды. Помимо солнца и звёзд есть также сам океан. Когда облака или туман закрывают горизонт, навигатор должен направлять судно, руководствуясь колебанием воды, отличая волны, созданные погодой, от волнений, источник которых находится за горизонтом. Эти волнения, в свою очередь, необходимо отличать от глубоководных течений, пронизывающих весь Тихий океан.
Что ещё более невероятно, так это то, что вся наука полинезийской навигации основана на счислении места. Текущее местонахождение в любой момент определяется исключительно на основе преодолённого расстояния и направления движения из последней известной точки. «Нельзя посмотреть на звёзды и понять, где ты находишься, — сказал мне Найноа, — необходимо знать, откуда ты приплыл, запоминая проделанный путь».
Из-за неспособности отслеживать каждое изменение скорости и координат на протяжении долгого плавания европейские мореплаватели вынуждены были держаться берега, пока проблема долготы наконец не была решена благодаря изобретению хронометра. Но полинезийцы решили эту проблему, не имея бортовых журналов, навигационных карт, спидометров, часов и компасов. Вся информация — ветер, течения, скорость, направление, расстояние, время — хранилась в памяти одного человека, навигатора. Если бы навигатор упустил часть этой информации, судно бы потерялось. Вот почему Кайулани, как и все навигаторы, не спала в течение нашего короткого путешествия.
Навигаторы никогда не спят. Они, как монахи, сидят в одиночестве на специальном помосте и прокладывают путь в уме.
«Если ты можешь читать океан, — Мау однажды сказал Найноа, — если ты можешь сохранить остров в своём уме, то никогда не заблудишься».
Путешествовать на борту «Хокулеа» вместе с Найноа Томпсоном и командой из Полинезийского мореплавательного общества было для меня незабываемым опытом. Найноа Томпсон стал настоящим кумиром для целого поколения молодых полинезийцев, важной культурной фигурой, почитаемой более, чем кто-либо другой на Гавайях. На островах верят, что до тех пор, пока «Хокулеа» выходит в море, искусство навигаторов будет жить. Найноа называет «Хокулеа» священным каноэ и космическим кораблём предков, и это очень удачное определение. Если взять гений, позволивший отправить человека на луну, и применить его к изучению океана, получим Полинезию.
Антропология — как мы узнали из первой лекции — развилась из эволюционной модели. По мнению таких учёных девятнадцатого века, как Льюис Генри Морган и Герберт Спенсер, сообщества проходили через этапы поступательного развития, ведущего от варварства к цивилизации. Каждый из этих этапов развития человека, по их замыслу, соответствовал определённым технологическим достижениям. Огонь, керамика и лук со стрелами были характерны для дикаря. Одомашнивание животных, сельское хозяйство и обработка металла знаменовали уровень варвара. Грамотность означала цивилизованность.
Несмотря на неоднократные изобличения антропологами этого откровенно примитивного и предвзятого толкования человеческой истории как интеллектуального артефакта девятнадцатого века, не более актуального сегодня, чем представления викторианского духовенства, определявшего возраст земли в шесть тысяч лет, — оно оказалось невероятно живучим даже среди современных учёных. Вышедшая недавно в Канаде книга «Разоблачение индустрии аборигенов» высмеивает идею, что коренные жители Америки могли предложить миру что-либо интересное во времена первого контакта с европейцами. «Никогда прежде в истории, — пишет автор, — культурная пропасть между двумя народами не была настолько широкой. Это вовсе не означает, что [коренные жители] глупы или неполноценны. Мы все прошли через стадию культуры неолита». То, что подобное мнение могло быть высказано профессором университета и подхвачено национальными СМИ как доказательство неправомочности притязаний современных американских индейцев, вызывает беспокойство.
Америка дала Европе табак, картофель, помидоры, маис, арахис, шоколад, перец, кабачки, ананасы и батат. Из Нового Мира также пришёл хинин, применяемый для лечения малярии; миорелаксант d-тубокурарин, выделенный из яда, в котором жители Амазонии смачивали наконечники стрел; и кокаин, выделенный из растения, известного инкам как божественный лист бессмертия. Эти три вещества оказали огромное влияние на западную медицину; только хинин помог спасти десятки тысяч жизней.
Европа преподнесла Америке пшеницу, ячмень, овёс, коз, коров, африканских рабов и сталь, а также тиф, малярию, корь, грипп, ветрянку и чуму. Девяносто процентов америндов умерло через одно или два поколения после контакта.
Столица ацтеков Теночтитлан и золотой город инков Куско восхищали испанцев. Ни один город Испании не мог сравниться с этими столицами. Империя инков обязана была своим существованием тому, что спасала людей от голода. Хранилища, расположенные вдоль горной цепи Анд, были заполнены сотнями тысяч сосудов с киноа, маисом, окой, аньу и чуньо, первой в мире сушёной и замороженной едой.
Для сравнения, через четыре столетия после колонизации Америки, когда Лондон был центром Европы, самым богатым и влиятельным городом в мире, смертность на одном краю города была вдвое выше, чем на другой. Каждый пятый ребёнок умирал во время родов. Дети бедняков были в среднем на шесть дюймов ниже и на одиннадцать фунтов легче, чем дети богачей. Джек Лондон, описывая городскую жизнь великой столицы в 1901 году, на пике её могущества и технологического превосходства, писал:
«… нам принесли чаю и гору больничных объедков, наваленных на громадном подносе. Здесь были хлебные корки, куски сала и жира, опалённая свиная кожа, обглоданные кости — и всё это побывало в руках и во рту у больных, страдающих самыми различными недугами. Ночлежники рылись в этой куче, переворачивали куски, разглядывали их, отбрасывали совсем уж непригодные, хватали что получше. Да, не очень-то привлекательно выглядели эти люди! Вели они себя, надо прямо сказать, по-свински. Но несчастные были голодны…»
Но был в ранней истории антропологии один учёный, который осознавал несостоятельность теорий культуры, разработанных людьми, никогда не занимавшимися полевыми исследованиями. Франц Боас был физиком и учился в Германии за поколение до Эйнштейна. Его докторская диссертация была посвящена оптическим свойствам воды, и главной трудностью в ходе его исследований была проблема восприятия. Поиски в одной научной области привели его в другую. Боаса заинтересовало то, как случайные верования и убеждения формируют то, что мы называем культурой.
Значительно опережая своё время, Боас осознал, что каждое сообщество со своим языком и адаптационными особенностями — это уникальная грань человеческого наследия.
Боас стал отцом современной культурной антропологии и первым учёным, который действительно непредвзято исследовал, как формируется мировосприятие сообщества. Работая сначала среди инуитов Баффиновой Земли, а затем на северо-восточном побережье Канады, он настаивал, чтобы его ученики проводили исследования на местном языке и как можно полнее участвовали в жизни людей, которых изучали. Он утверждал, что необходимо стараться понять точку зрения других людей и их взгляд на мир. Эта идея культурного релятивизма была радикальной и противоречила ортодоксальному подходу.
Момент истины наступил для Франца Боаса зимой 1883 года во время его первого этнографического путешествия на Баффинову Землю. Застигнутая врасплох метелью, при температуре –46 градусов, его команда потеряла ориентацию. Двадцать шесть часов они продолжали двигаться вперёд на нартах, доверив свою судьбу проводнику-инуиту и собакам. В конце концов, замёрзшие и голодные, они добрались до укрытия. Боас чудом остался в живых. На следующее утро он записал в своём дневнике:
«Я часто спрашиваю себя, какие преимущества наше развитое общество имеет перед „дикарями“, и чем больше я наблюдаю за их обычаями, тем больше убеждаюсь, что мы не имеем права смотреть на них свысока… Мы не имеем права упрекать их за их порядки и суеверия, которые кажутся нам глупыми. Мы, высокообразованные люди, намного хуже».
Боас установил стандарт для этнографических исследований, и его пример вдохновил других учёных, которые позже создали современную антропологию. Задача антрополога — «понять точку зрения коренного жителя, его отношение к жизни и его видение мира». Эти слова, которые могли бы принадлежать Боасу, были написаны сорока годами позже Брониславом Малиновским, польским аристократом из Лондонской школы экономики, который вывел этнографические полевые исследования на совершенно новый уровень. Во время, когда экономика означала теории Карла Маркса и Адама Смита, Малиновский перевернул всё с ног на голову, поставив под сомнение традиционные идеи о богатстве и значении обмена.
Оказавшись в Меланезии перед началом Первой мировой войны и не имея возможности уехать, Малиновский провёл два года на островах Тробриан, расположенных в двухстах пятидесяти километрах к северо-востоку от Папуа — Новой Гвинеи. Жители, которых на то время было около десяти тысяч, по его словам, были «весёлыми, разговорчивыми и беззаботными», с художественными умениями, которые ставили их «в первый ряд среди племён Меланезии по уровню культуры». Одарённый лингвист, Малиновский быстро освоил их язык и приступил к работе.
Местные жили в деревнях и питались в основном ямсом. Наследование было по материнской линии. Выделялось четыре клана, чьими тотемами были птицы, животные и растения. Острова были разделены на несколько политических единиц, во главе каждой из которых стоял лидер мужского пола. Несмотря на то, что конфликты были повсеместными, войны имели чёткие правила, а битвы в основном представляли собой театральные постановки с копьями и щитами.
Разделение прав и обязанностей между мужчинами и женщинами показалось Малиновскому удивительно равным. Женщины имели существенное влияние и благодаря своему труду контролировали некоторые сегменты экономики. Малиновский был поражён сексуальной свободой молодых тробрианских девушек. До брака всё казалось дозволенным. С того момента, как брак был официально заключён, измены строго запрещались. Малиновский уделил этой теме много внимания в одной из двух книг, посвящённых времени, проведённому им на островах. Нас, однако, больше интересует вторая книга, «Аргонавты западной части Тихого океана», поскольку она повествует о море.
Малиновский добрался до островов Тробриан на лодке, преодолевая бурные течения открытого океана. Он стремился понять, как людям удавалось поддерживать социальные связи на таком расстоянии. Источником пропитания для тробрианцев по большей части была земля, но их торговля проходила по воде. Как казалось Малиновскому, ничто производимое ими не могло оправдать риски, сопряжённые даже с одним таким путешествием, которое ему пришлось перенести, чтобы добраться до островов.
Малиновский скоро понял, что происходящее не имело ничего общего с практичностью — тробрианцы практиковали необычную систему обмена, в рамках которой не представляющие очевидной ценности предметы перемещались ценой большого риска и ради приобретения престижа.
Он также обнаружил, что острова Тробриан были лишь одним из многих пунктов торговой сети, соединявшей многочисленные сообщества на тысячах квадратных километров океана.
Это была система взаимного обмена, известная как круг Кула, основанная на церемониальном обмене двумя предметами: ожерельями из красных раковин моллюсков-шарниров (сулава) и браслетами из белых раковин моллюсков-конусов (мвали). Эти объекты имели лишь символическую ценность. И тем не менее на протяжении как минимум пятисот лет люди рисковали своей жизнью, чтобы перемещать эти драгоценности через тысячи километров по открытому морю.
Ожерелья всегда перемещались по часовой стрелке, тогда как браслеты — против. У каждого участника обмена было по меньшей мере два партнёра — отношения, которые устанавливались на всю жизнь и даже наследовались последующими поколениями. Одному партнёру путешественник отдавал ожерелье и получал от него браслет; другому — браслет в обмен на ожерелье. Передача не осуществлялась мгновенно. Получив ценный объект, человек некоторое время наслаждался предоставляемым им престижем. По мере того, как каждый объект перемещался по кругу (на полный цикл могло уходить до двадцати лет), его ценность возрастала.
Круг Кула устанавливал отношения через огромные расстояния между народами, говорящими на разных языках, одновременно способствуя перемещению предметов практического назначения: пигментов, красок, каменных топоров, обсидиана, керамики, церемониальных полированных камней, плетёных изделий и продуктов питания. Круг Кула также предоставлял возможность для демонстрации статуса и престижа, на которых был основан авторитет наследственных вождей. Процесс подготовки к обмену был долгим и дорогостоящим. Необходимо было координировать действия людей в отдалённых деревнях, сажать огороды для обеспечения участников пищей, отправлять магические обряды, строить многочисленные каноэ, плести паруса, полировать балансиры, вырезать вёсла и украшать нос суден. Как Малиновский тонко передал это в названии своей книги, эти путешественники действительно были как аргонавты — они отправлялись в неизвестное в поисках славы, не зная, увидят ли снова родной дом и семью.
Несколько лет назад мне посчастливилось побывать на островах Тробриан в ходе путешествия с Фиджи в Папуа — Новую Гвинею, через Вануату и Соломоновы острова. Мы сделали почти полный круг Кула, двигаясь против часовой стрелки, и посетили острова Киривина и Китава, где жил Малиновский. Но в отличие от Малиновского, мы путешествовали с комфортом на экспедиционном судне. Место, которое мне запомнилось больше всего — остров Бодалуна, пункт нашего первого контакта с кругом Кула, который для тробрианцев был крайней точкой мира.
Остров Бодалуна — самое отдалённое место, в котором я когда-либо бывал — тонкая полоса песка не более метра над уровнем моря, защищённая от тайфуна только редкими кокосовыми пальмами и деревьями франжипани. Источниками пищи для островитян (примерно двадцати семей) были маленькие огороды, рифы и море. Песок был усеян огромными раковинами, а вдоль берега сохли рыболовные сети. Дома были простыми, сделанными из кокосовых листьев и пальмовых деревьев. У детей была загорелая кожа, ожерелья из красных раковин на шее и белые цветы в волосах.
Однажды, сидя на берегу, я увидел флот из примерно восьмидесяти каноэ Кула, появившихся из-за горизонта. Все они были ярко раскрашены и украшены раковинами каури, перьями и цветами. На борту было около пятисот человек, которые до этого часами готовились, намазываясь кокосовым маслом, вплетая в волосы цветы гибискуса и произнося заклинания, имеющие целью заставить местных жителей отдать им драгоценности Кула, тем самым обеспечив успех экспедиции. На берегу все жители острова, изображая враждебность, собрались в ожидании подношений от главы прибывших. Ещё не доплыв до берега, он обратился к ним с призывом проявить гостеприимство и удостовериться, что их дары будут равноценны тем, которые были привезены издалека ценой огромного риска и больших расходов. Хор конхов на берегу затем подтвердил обязательства, и все авторитетные жители острова Бодалуна вошли в воду, неся дары. Только после того как обмен был завершён, прибывшие сошли на берег.
Продолжительность их пребывания зависела от ветра. Время значило мало. Богатство определялось не имуществом, а статусом и престижем, которые приобретал тот, кто щедро давал и тем самым обеспечивал себе социальную сеть, некий капитал, состоящий из ритуальных долгов и обязанностей и приносящий клану дивиденды вечно.
Когда мы отплыли от берега, мне рассказали удивительную историю. Каноэ Кула, которое я ранее заприметил на берегу, принадлежало группе людей, которые из-за ветра вынуждены были оставаться на острове на протяжении вот уже четырёх месяцев в ожидании возможности вернуться домой. Они попросили нашу команду подбросить их, если нам было по пути. Но им нужно было на восток, а мы отправлялись на запад, хотя позже мы действительно собирались вернуться. Это ничего, — был ответ, — через шесть месяцев подойдёт.
©Wade Davis
Comments